Кирилл Германович Васильев
Доцент кафедры детской хирургии педиатрического факультета (ПФ), кандидат медицинских наук, выпускник педиатрического факультета (ПФ 89).
— Кирилл Германович, почему Вы выбрали медицину?
— Я выбрал медицину, естественно, благодаря семье. Мой отец — детский хирург. Мама, Вероника Игоревна Васильева, тоже окончила Второй мед и много лет проработала в нем на кафедре биологии. Я, в общем-то, даже и не думал о каком-то другом пути. Кстати, мой младший брат, Игорь Германович Васильев, тоже стал врачом: он великолепный детский нейрохирург. Почему же именно Второй мед и педиатрический факультет — а куда еще с таким «семейным анамнезом»?!
— Первые впечатления, как правило, самые сильные. Расскажите, пожалуйста, о своей первой неделе в Университете.
— Учиться было сложно, особенно на двух первых курсах. Тяжко давались всевозможные физики и химии. Анатомия и гистология — полегче, там основная сложность — очень большой объем материала. От занятий по английскому языку я был освобожден благодаря родителям: еще до поступления в вуз выучил его так, что говорил и писал свободно. Во Втором меде окончил также факультет общественных профессий по английскому и получил диплом референта-переводчика. Была в то время такая практика. Смех сквозь слезы: тогда в нагрузку к основным дисциплинам давалось множество предметов, порожденных советской властью, таких как история КПСС, марксистско-ленинская философия, политэкономия, научный атеизм, научный коммунизм... У нас даже ходил такой анекдот. Студент Второго меда сдает госэкзамен. Его подводят к двум скелетам: «Что вы можете о них сказать?» Студент ошалело смотрит на скелеты, путных мыслей нет. Экзаменатор: «Ну как же так? Посмотрите повнимательнее! Чему Вас целых шесть лет учили в медицинском институте?!» Лицо студента проясняется, он ударяет себя по лбу и радостно говорит: «Ой, неужели это Маркс и Энгельс?» Ну а на старших курсах, когда начались клинические дисциплины, я уже был в своей тарелке.
— Студенческие годы — это не только лекции, сессии, практика и бесчисленное количество бессонных ночей, проведенных над учебниками. Что Вы делали в свободное от учебы время? Чем увлекались в те годы?
— На первом курсе я посещал кружок на кафедре биологии, а со второго — кружок детской хирургии, был участником и призером студенческих научных конференций.
Собственно, о научной работе я уже рассказал. А хобби... я писал стихи и выступал с ними на студенческих концертах. Но тут меня быстро завернули: тематика стихотворений была не то чтобы открыто антисоветской, но абсолютно не в ногу с «генеральной линией партии». Мы с друзьями собирались у кого-нибудь дома и сами для себя устраивали очень интересные творческие вечера, а на концертах в институте мне выступать запретили. Меня даже дважды вызывали в Первый отдел (ведомство КГБ), где задушевно пытались выяснить все «пароли и явки», но отпускали с миром, и никаких последствий это не возымело. Мы с друзьями играли в театре-студии «Звучащая книга» во Дворце культуры им. В.П. Чкалова — вот там было замечательно! Проводили авторские вечера, даже придумали и поставили очень интересный спектакль по произведениям Пушкина. Наш художественный руководитель Олег Серафимович Лебедев, чудесный человек, даже устраивал нам выступления в Политехническом музее. У меня, помимо авторской, была программа, включавшая рассказы М.М. Зощенко. Мой друг, Илья Александрович Мелентьев (кстати, он учился на лечебном факультете параллельно со мной, а сейчас доцент кафедры пропедевтики внутренних болезней педиатрического факультета), великолепно читал произведения Блока, Марцинкявичюса, Пушкина. И у него тоже была авторская поэтическая программа. И еще один наш друг — Роман Анатольевич Герасимов, не медик. Мы втроем много хорошего сделали в театре-студии.
И еще одно мое увлечение, которое сейчас стало больше чем хобби, — это спиннинг. Я опубликовал несколько статей в рыболовных журналах и снялся в двух фильмах о спиннинговой ловле, один из них транслировался на телеканале «Дикий».
А еще, с 2003 года я занимаюсь настольным хоккеем версии Stiga. Это уже давно признанный в вид спорта: проводятся национальные чемпионаты, чемпионаты Мира и Европы. Игра технически очень сложна, а по многообразию комбинаций и азарту не уступает бильярду. Я играю в мастер-турнирах, организованных как Российской, так и Международной федерацией настольного хоккея. Настольный хоккей есть у меня в учебной комнате кафедры в РДКБ, и студенты играют в перерывах. Некоторые из моих студентов выступали и на официальных соревнованиях. Несколько лет назад я попытался организовать секцию настольного хоккея в нашем Университете, но поддержки со стороны руководства не получил. А было бы хорошо!
— Как Вы выбрали свое направление в медицине?
— В этом отношении пошел по отцовским стопам. Сомнений в выборе направления не было.
— Учитель многое значит в жизни и становлении любого человека, особенно врача. Кем был Ваш наставник? Расскажите о нем, пожалуйста. Как познакомились с ним? Что из того, чему Вы научились у него, является для Вас самым важным?
— Учителей, замечательных, порой и великих, помню и чту. Это Эдуард Александрович Степанов, великий хирург и ученый. Удивительно, но я почти наизусть помню все операции, на которых ассистировал ему. Юрий Федорович Исаков — доктор медицинских наук, академик РАН, главный детский хирург СССР (1966), заведующий кафедрой детской хирургии в 1966–2016 годах. Будучи студентом, я ходил на дежурства к Александру Юрьевичу Разумовскому. Сейчас он профессор, член-корреспондент РАН и заведующий нашей кафедрой. А тогда, в 1980-х, Александр Юрьевич был аспирантом, но уже приобрел славу блестящего хирурга. Научился у него многому. С 1990 по 1992 год я работал врачом в отделении онкологии Российской детской клинической больницы (РДКБ). Очень много в тот период мне дали замечательные врачи и настоящие профессионалы своего дела — Александр Васильевич Ясонов, Станислав Викторович Смиртюков и Владимир Иванович Ковалев. И конечно, отец.
— Какие преподаватели и дисциплины запомнились Вам больше всего? Почему?
— В нашем вузе было много великолепных преподавателей. Мне посчастливилось слушать лекции по высшей нервной деятельности заведующего кафедрой нормальной физиологии профессора Григория Ивановича Косицкого. Это было уникально! На его лекции приходили не только студенты потока, который стоял в расписании, но и учащиеся других групп, курсов и факультетов. Люди сидели на ступеньках, стояли в проходах. После лекции Григорию Ивановичу всегда устраивали овацию, аплодировали стоя. Мы с Ильей Мелентьевым и по сей день поддерживаем дружеские отношения с Сергеем Михайловичем Найденкиным, нашим преподавателем философии. Хотя тогда этот предмет сводился к диалектическому и историческому материализму в контексте учения Маркса, Энгельса и Ленина, Сергей Михайлович проводил занятия так, что мы понимали истинную цену этих «учений». И он понял, что мы творческие натуры, и всячески способствовал нашему духовному развитию. Сейчас С.М. Найденкин заведует кафедрой философии в Школе-студии МХАТ и преподает в Щукинском училище. Регулярно приглашает на великолепные студенческие спектакли. На нашей кафедре блестящие лекции читали профессор кафедры детской хирургии (в то время главный детский хирург ) Вахтанг Панкратьевич Немсадзе и академик РАМН Вячеслав Александрович Таболин — на кафедре госпитальной педиатрии № 1.
— Помните ли Вы свою первую операцию?
— Я проходил обучение в клинической интернатуре на базе РДКБ. Удивительно, но первую операцию не помню. А вот когда в первый раз ассистировал, в памяти сохранилось очень хорошо: после первого курса, летом, я устроился санитаром в отделение торакальной хирургии Детской больницы им. Н.Ф. Филатова (сейчас ДГКБ № 13 им. Н.Ф. Филатова. — Прим. ред.). Все было очень интересно, поэтому, отработав день, я нередко оставался на ночные дежурства. Увидел первую операцию: блестящий хирург Татьяна Васильевна Красовская оперировала новорожденного с омфалоцеле. И однажды не хватило рук: два экстренных вмешательства шли одновременно. И меня попросили помочь на операции у ребенка, которого укусила лошадь и фактически лишила его мягких тканей ногтевой фаланги пальца. Я помогал в создании пальце-ладонного анастомоза (вариант кожной пластики). Вот это помню!
— Вы и сами стали автором инновационной методики операций. Расскажите об этом подробнее, пожалуйста.
— Речь, собственно, не о новой операции, а о методиках лечения некоторых заболеваний ЖКТ у детей. Новыми они были тогда, в 1970–1990-х годах, сегодня практически забыты.
Мой отец, Герман Сергеевич Васильев, являлся сотрудником нашей кафедры детской хирургии, прошел путь от ординатора до профессора. В последние годы работы руководил клинической базой кафедры в РДКБ. Он был творческой личностью, изобретал и внедрял новое. В 1970-х годах его внимание привлекли работы Н.Н. Каншина, который создавал бесшовные анастомозы полых органов при помощи механических компрессионных устройств — модифицированных зажимов. Суть методики в том, что если на ткани, например кишечной стенки, воздействовать с определенной силой — сдавить их, то через четыре-пять дней между браншами зажима ткани некротизируются, а по периферии бранш раневая поверхность эпителизируется. Таким образом, если между браншами поместить два соединяемых отдела кишки, то через пять дней получится бесшовный анастомоз. Но эти зажимы были громоздкими и неудобными в использовании. И моему отцу пришла в голову мысль использовать вместо них компактные постоянные магниты, помещенные в силиконовую оболочку. Анастомоз создавался благодаря силе взаимного магнитного притяжения. И началась колоссальная многолетняя работа. Я был школьником, когда впервые услышал от отца о магнитных устройствах. Он объяснял (конечно, на «школьном» уровне) некоторые интересные вещи, и мне ещё больше хотелось поскорее поступить в институт и самому принять участие в такой работе. И это осуществилось. Работа велась в сотрудничестве с конструкторским бюро постоянных магнитов — был такой «ящик» в Москве. На нашей кафедре трудились уникальные врачи и ученые — Эдуард Александрович Степанов и Вячеслав Иванович Гераськин. К тому времени, когда отец решил заняться разработкой новой методики, они являлись уже докторами наук и профессорами. Образовался великолепный творческий союз. И конечно, важнейшее значение имело то, что заведовал кафедрой Великий Руководитель (именно так, с больших букв) Юрий Федорович Исаков. Никогда не забуду его девиза: «Чем больше вокруг меня умных людей, тем умнее я сам». Юрий Федорович создал коллектив, не имевший себе равных. Не только в СССР, но и в мире. Я думаю, подобных коллективов — единицы за всю историю. Все новое бережно взращивалось и лелеялось. И работа удалась! Я, будучи студентом старших курсов, принимал в ней посильное участие, но, конечно, мой вклад был весьма скромен. Я работал в основном над магнитным устройством для лечения коротких стенозов пищевода (ткань стеноза некротизируется между двумя магнитными цилиндрами). Мой отец в 1990 году защитил докторскую диссертацию на тему «Использование механических сил постоянных магнитов в хирургии желудочно-кишечного тракта у детей». Оппонентом на защите был Леонид Михайлович Рошаль. Помню, он охарактеризовал работу так: «Абсолютная новизна». Я же позже, в 1992 году, проникся еще одной отцовской идеей — попытаться ликвидировать стеноз пищевода при помощи вибрационного воздействия.
Большую роль сыграл и гениальный изобретатель Николай Автандилович Чигогидзе. К великому сожалению, он скончался 6 июня 2020 года. Я безмерно скорблю. Он заведовал лабораторией по разработке новой медицинской техники НЦССХ им. А.Н. Бакулева. Светлейшая голова, он за пять минут выдавал несколько удивительных идей. Николай Автандилович придумал устройство для восстановления проходимости сосудов при атеросклерозе — катетер, который вибрировал внутри сосуда и «расплющивал» холестериновые бляшки. И мы решили попробовать тем же способом «расплющить» ткань, формирующую стеноз пищевода. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что мы вдвоем с Николаем Автандиловичем провели огромное количество времени в его лаборатории. Своими руками сделали единственный экземпляр вибромеханического катетера для пищевода. Мне посчастливилось провести эксперимент на живых свиньях. И после мы успешно использовали катетер у семи детей с различными стенозами пищевода. Я защитил кандидатскую диссертацию. Но катетер был единственным, он сломался. Восстанавливать его или делать новый — задача неимоверно трудоемкая. Производство данных устройств убыточно. Поэтому сейчас такая хорошая методика не используется. Но это была прекрасная, по-настоящему научная работа. И моя диссертация, и наши статьи никуда не пропали. Может быть, когда-нибудь (когда миром перестанут править деньги) эта методика снова будет применяться! Кстати, я дважды с успехом использовал магнитные устройства, разработанные моим отцом, для создания обходного анастомоза у детей с высокими кишечными свищами на фоне тяжелых гематологических заболеваний. Закрытие свищей традиционным способом было невозможно из-за неблагоприятного течения основного недуга и плохого состояния тканей — развилась тяжелая форма нейтропенического энтероколита. Магнитные устройства позволили включить в пищеварительный процесс нижележащие отделы кишечника.
— В чем главная трудность работы по Вашей специальности?
— Основная сложность работы детского хирурга — колоссальная ответственность. А трудности возникали из-за недостатка знаний и опыта. Но рядом всегда были старшие товарищи. Низко им кланяюсь!
— Работа врача — в группе риска по эмоциональному выгоранию. Что Вы можете сказать по этому поводу?
— Ох, насчет выгорания... Мне не удалось его избежать, причем очень жестко все получилось в этом плане. Поэтому как я, потерпевший фиаско, могу давать советы?
— За последние двадцать лет произошли колоссальные перемены и в науке, и в медицине, и в нашей стране в целом. Как, на Ваш взгляд, изменились сами студенты и их отношение к учебному процессу?
— Нынешние студенты гораздо более прагматичны. Романтиков почти нет. Мне кажется, что к учебе нынешнее поколение студентов относится более ответственно, чем раньше. Это очень хорошо. Я, например, ни разу не поставил на экзамене двойку. И не потому, что я такой добрый, а потому, что студенты отвечают хорошо. Другое дело, что сейчас в преподавание клинических дисциплин широко внедряют тестирование, когда задается порой весьма многогранный вопрос и требуется нажать на буквы; «а», «б», «в»... Это вредительство! Такой подход уничтожает клиническое мышление. Медицина — убежден в этом — искусство! И, несмотря ни на что, я стараюсь проводить занятия так, чтобы студенты учились думать, анализировать, сопоставлять. Это и есть составляющие врачебного искусства. К величайшему сожалению, наша медицина сейчас неумолимо американизируется, появилось такое понятие, как медико-экономические стандарты (произнес это — и передернуло). И вот подобные ненавистные тесты — путь превращения думающего студента во врача-схоласта: нозология такая-то, лечение — в соответствии с МЭС — такое-то. Но сочетания болезней у одного человека могут быть настолько разнообразными, а их проявления — настолько непредсказуемыми...
— Поддерживаете ли Вы связи с однокурсниками, друзьями по учебе?
— С однокурсниками, конечно, встречаемся и общаемся. А как же! С некоторыми работаем бок о бок.
— Каким должен быть хороший врач? Как ему следует относиться к пациентам? Что бы Вы посоветовали нашим сегодняшним выпускникам в начале их профессионального пути?
— Со студенческой скамьи нужно четко понимать, чего от тебя потребует профессия, сложнейшая во всех отношениях. Глубоко прочувствовать слова гимна нашего Университета. И очень важно, чтобы доктор видел больного не через нули на денежных купюрах.
— Что для Вас значит Второй медицинский университет?
— Второй мед для меня — это малая родина, любовь и боль...