«Дети чувствуют любую фальшь»

— Антонина Игоревна, как Вы пришли в медицину и почему выбрали Второй мед?

— Не могу сказать, что я из династии врачей. Однако моя бабушка руководила кафедрой дерматовенерологии в ленинградском ГИДУВе (Государственный институт дополнительного усовершенствования врачей. — Прим. ред.). С 8-го класса я посещала кружок «Юный медик» в Московском дворце пионеров. Характеристику для поступления в институт мне давал незабвенный наш Вахтанг Панкратьевич Немсадзе. Он очень поддерживал кружковцев. Cложно, конечно, в наши дни представить такую вовлеченность именно учащихся в лечебный процесс из-за юридических препон, однако это была очень хорошая школа. Мы учились работать с научной литературой, представлять свои данные, овладевали практическими навыками — общались с детьми, накладывали гипс. Но самое главное — то, что мы поняли, как выглядит жизнь врача изнутри. Всем ребятам, которые учатся в школе, хочу пожелать, чтобы они за это время осознали, какой видят свою будущую профессию. Очень важно понимать, как строится твой день, когда ты приходишь на работу, для тебя такая жизнь или нет. То есть нужно отодвинуть романтические представления на второй план и оценить, как все происходит на самом деле. Мне посчастливилось понять это еще в школьном возрасте, поэтому я уже шла сознательно поступать во Второй медицинский. И выбрала его потому, что именно здесь был педиатрический факультет (ПФ. — Прим. ред.). Хотелось бы отметить, что, как только открылся первый ПФ в 1930 году, Филатовская больница стала его основной базой. И появилась кафедра раннего детского возраста, которая с 1936 года стала называться кафедрой госпитальной педиатрии. Мы — ее наследники, сейчас она носит имя академика Таболина. (Указывает на портрет.) Вячеслав Александрович, который руководил кафедрой с 1963 года, считается одним из основоположников неонатальной медицины. Здесь же (в Филатовской больнице. — Прим. ред.) было первое в Москве специализированное отделение для новорожденных. Поэтому жизни Университета и нашей больницы очень тесно связаны. К моменту окончания школы я это уже знала, поэтому выбор для меня был однозначный: только педиатрический факультет! Я шла во Второй мед, мечтая быть педиатром.

— Почему все-таки именно педиатрия? Дети — это огромная ответственность…

— Именно поэтому! Помощь детям дает большую отдачу, как мне кажется. Конечно, в юности я, возможно, этого еще не понимала (и только сейчас могу хорошо сформулировать), но эмоционально чувствовала, потому что ты вкладываешь в ребенка — и он у тебя на глазах расцветает. Неонатология — особая история. Ты приходишь к еще совсем маленькому человеку, который находится между небом и землей, и благодаря твоим рукам из него получается довольный, веселый, радующий своих родителей малыш. Поэтому дети, и только дети! Я не понимаю, как работать со взрослыми. (Смеется.) Когда я поступила на педиатрический факультет, учеба требовала много отдачи, даже нам, «хроническим» отличникам, было довольно сложно. Я ухитрилась окончить институт с одной четверкой.

— Что давалось тяжелее всего?

— Особенно сложно было проходить обучение на кафедре судебной медицины. У меня математический склад ума, я не могла понять, почему скорость вылета пули зависит от многих параметров, тогда когда, на мой взгляд, важен лишь один момент, на этом мы тогда и договорились с судебными медиками. (Улыбается.) И если говорить о том, как мы сейчас оцениваем знания студентов, то для того, чтобы формализовать какие-то вещи — те же экзаменационные тесты, преподаватель очень хорошо должен понимать «развилки» мышления и то, что отвечающий на вопрос вправе посчитать его неоднозначным. Его ход мысли может быть одновременно очень разным. И, выбирая однозначный ответ, он должен иметь возможность проверить — правильно он думает или нет. То есть подготовка этих тестовых материалов — очень серьезная работа. Наша страна «ухнула» в них как в омут с головой, не все продумав в данном отношении. И сейчас нам такие материалы не дают объективной оценки мышления, как они и не давали тогда, когда я училась на 4-м курсе института. Без устной беседы с комиссией, без демонстрации своего типа мышления — это, конечно, не проверка знаний, практических навыков, да и в целом весьма сомнительная вещь. Тогда как советская, классическая модель «учитель — ученик» более действенна. Мы учились так: я пришла в кружок «Юный медик», мне объясняли «на пальцах», но при этом я читала литературу сама; я пришла в институт, мы занимались с преподавателем, он показывал больных, все разъяснял. Параллельно с первого курса я ходила в научный кружок (сейчас это кружки Студенческого научного общества) при кафедре детской хирургии, которым руководил Вахтанг Панкратьевич, тоже выполняла научную работу, мы выступали на конференциях. Но на 4-м курсе поняла, что хирургия не затрагивает весь мой интеллектуальный потенциал, и пошла в кружок по педиатрии. Мы делали интересные работы, демонстрации. Здесь выбор встал между педиатрией и неонатологией. Я начала заниматься неонатальной гастроэнтерологией и уже тогда выполнять первые работы. По окончании института пришла в клиническую ординатуру на ту же кафедру, а потом в аспирантуру.

— Кого можно назвать Вашим наставником? Кто еще вспоминается, помимо Вахтанга Панкратьевича?

— Вахтанг Панкратьевич Немсадзе — это действительно наша большая любовь и вечное уважение, хотя непосредственно в институте он у меня не преподавал, я посещала кружок, который он возглавлял. С ним всегда было приятно общаться. Книга о нем, которую готовил Николай Павлович Шастин, называется «Теплые руки», и этим все сказано. Вахтанг Панкратьевич — человек, который своими руками не только спасал многих людей, но и создавал очень теплую атмосферу вокруг себя. Вспоминаю, конечно, учителя нашей кафедры — Вячеслава Александровича Таболина. Это человек энциклопедических знаний и доброй души. Он, будучи академиком и имея массу регалий, всегда давал развиваться любому «ростку». К нему приходило юное создание буквально из ординатуры и заявляло условно: «Я хочу заняться космосом!» Вячеслав Александрович никогда не обрубал подобное желание и не говорил: «Это не входит в программу исследований на нашей кафедре, этим занимаются по соседству». Нет, он предлагал попробовать реализовать какие-то идеи, в то же время очень грамотно направлял и хорошо определял стратегические направления развития медицины. То есть он понимал, что будет интересно и перспективно в будущем. Из кафедры госпитальной педиатрии выросла и кафедра неонатологии, которая сейчас работает на базе Филатовской больницы, и кафедра эндокринологии. Масса курсов отпочковалась. Сейчас это все отдельные кафедры и курсы, которые возглавляют серьезные ученые, и многим дал толчок Вячеслав Александрович. Он был научным консультантом моей докторской, последней диссертации, защищенной под его руководством. Своим учителем считаю Юлию Григорьевну Мухину, нашего корифея. Юлия Григорьевна всегда помогала мне и с организацией исследований, и с трактовкой результатов — в период выполнения кандидатской и докторской диссертаций. Кроме того, она многому меня научила в жизни. Юлия Григорьевна –— человек глубочайших знаний, академичный, очень активный до сих пор.

— Помните ли Вы свои самые первые впечатления от вуза?

— Да, помню. Это был День медика, день открытых дверей. Но уже как студенты мы себя почувствовали на Дне первокурсника. Мы поступали поздно, в том году, когда был крупный молодежный фестиваль, поэтому практически сразу после экзаменов шли на студенческую скамью. Помню, нас собрали в Колонном зале Дома союзов (была такая традиция у нашего института). Мой большой друг Борис Владимирович Холодов, известный нейроонколог, нес флаг как студент, лучше всех сдавший вступительные экзамены. Наполняло чувство огромного счастья: наши старания не прошли даром, это был праздник! Что касается студенческих будней, мы ездили и работать на картошку, и отдыхать в лагерь в Конаково. К тому же я являлась членом профсоюзного комитета с 1-го курса в интеротделе института благодаря свободному владению английским языком и избыточной активности, видимо. (Смеется.) Было очень много интересных проектов, в том числе мы организовывали первый обмен с Соединенными Штатами, с Гарвардским и с Гейдельбергским университетами. Наверное, сейчас не понять, но в советское время найти деньги на такой проект, чтобы совершить данный обмен и в Штатах быть хотя бы с «двумя копейками», — это считалось целым делом. Мы уезжали в Америку на месяц, сегодня смешно сказать, имея 40 долларов в кармане и при этом считая, что обеспечены всем необходимым.

— Как проходила такая практика?

— Это не совсем практика, скорее обмен. Сейчас можно назвать так: профессиональный туризм. Мы принимали американских студентов у себя, и сами останавливались в США в студенческих общежитиях или у обучающихся на дому. Каждый из них заранее заявлялся на прием ребят из Советского Союза. Нам показывали, как проходят занятия в Гарварде, как работают клиники. Мы проводили по несколько дней в различных отделениях, смотрели, какая у них аппаратура, как опрашиваются пациенты. Надо сказать, что в практике Гарварда уже с 3-го курса примерно по 40–60 часов учащиеся проводят в стационаре. И то, что сейчас происходит с дистанционным обучением, когда студент в первый раз видит пациента, уже окончив институт, — это ненормально. Запад так не учится! Они постоянно в клинике, и их действия там серьезно оцениваются (нужно набирать определенные баллы за навыки, которые ты продемонстрировал, за то, что ты увидел и как трактовал). Мы составили представление об уровне медицины, о порядке оказания медицинской помощи за границей. Нам также прочитали отдельные лекции о порядке финансирования — по системе страхования, которой у нас тогда не было. Мы наладили немало контактов, подчерпнули для себя много чисто медицинской информации. То есть это была большая познавательная поездка. В свою очередь, мы у себя также показывали наши госпитали, достижения. Думаю, что для обеих сторон это было полезно, потому что при «убогости» некоторых вещей в советские времена в плане зданий и сооружений у нас встречались многие находки, неизвестные иностранцам.

— В части хирургии главным образом?

— Не только. Будучи аспиранткой, я тоже ездила на практику по приглашению американской клиники, в которой провела уже больше времени, в отличие от студенческого визита. Я показывала докторам, как перкутировать, как без рентгена определить, что есть воздух в брюшной полости. Банальный практический навык, который мы спрашиваем с каждого студента, они им не владели! Еще было много русских ноу-хау, или, как сейчас принято говорить, лайфхаков, которыми мы могли поделиться с иностранцами. Например, после Афганской войны их восхищение вызвала 4-я городская больница, где сейчас центр хирургии кисти, а конкретно — методика вытяжения невром для соединения нервов: когда сам пациент подкручивает винт, нерв дотягивается. Они такого тоже не делали.

— Откуда у советской девочки в 1980-е годы такое сильное знание английского языка, позволяющее на уровне носителя общаться на медицинские темы за рубежом?

— Я окончила московскую спецшколу, в которую поступила тоже на общих основаниях. Это было хорошее образование! Насчет обучения я всегда говорю своим студентам: наша задача — дать вам возможности получить знания, а ваша — их взять. Если они лежат, а ты не берешь, то это, что называется, «неурожай». Могу сказать, что все мои одноклассники, даже те, которые учились «так себе», прекрасно владеют языком и широко его используют. Нас хорошо готовили — добросовестно и старательно. А мы учились. Что касается международных визитов, тогда я дополнительно в качестве подготовки окончила курсы переводчиков — всегда есть запрос и жизненная потребность.

— Уехать за границу Вам никогда не хотелось?

— С нашего курса очень много людей уехало, тогда пошла очередная волна эмиграции в Израиль, Германию, Штаты. Не у всех сложилась судьба. Но могу однозначно сказать, что образование нашего института стало хорошей стартовой площадкой, многие сумели сделать карьеру. Это сложный путь каждого: у кого-то с большим успехом, у кого-то — с меньшим. Но, как показывает опыт многих лет, где родился, там и пригодился. Наверное, в нашей стране больше была «зеленая улица» для профессионального роста.

— Вопрос о переезде появился неслучайно. Сейчас в нашем Университете студент может получить сразу два диплома — российский и европейский. Если бы в момент Вашего обучения была такая возможность, Вы бы воспользовались ею?

— Мир потихонечку движется к отсутствию жесткой локализации. Это особенно видно сейчас, но было уже заметно в годы, когда училась я. Посмотрите на крупные фирмы, на тех поставщиков продуктов и медицинских изделий, которые работают с нами. Сегодня они, например, в Узбекистане, а завтра уже перебрались в Швейцарию. То есть кадры движутся за потребностью производства, а медицина — тоже своего рода производство. Сегодня, как вариант, наша клиника открыла направление хирургии кисти — и я хочу, как в футболе, взять лучших специалистов в мире к себе на работу. А завтра я передумала или у меня изменилось направление — решила заниматься трансплантологией и пригласила других профессионалов. Но то, что российские специалисты должны быть конкурентоспособными и иметь диплом, который им позволяет на два-три года поехать поработать за рубежом, — тут я однозначно за. Сейчас много учреждений здравоохранения, которые набирают иностранцев,— например, Первый медицинский. Или наш преподаватель может съездить прочитать лекцию за границей. Считаю, что страна должна быть заинтересована в том, чтобы быть донатором кадров — на период или на все время, это уже личное дело каждого профессионала. Мир сейчас меняется с большой скоростью, расстояния сокращаются, мы быстро перемещаемся в пространстве. Тренд таков: общие производственные площади для нескольких компаний. Или возьмем каршеринг, которым мы в Москве активно пользуемся, — то же самое происходит и с кадрами: мне нужен гастроэнтеролог, и я возьму лучшего специалиста в данной области в мире, если на это хватит финансов. В случае недостатка средств — найму второго. А завтра возьму еще и кардиолога. Поэтому и гастроэнтеролог, и кардиолог должны быть поливалентны, протоколы лечения — близкими, а доступность знаний — примерно одинаковой. Таково мое идеальное видение мира.

— Были ли у Вас сомнения по поводу выбора специализации, медицины как таковой? Или Вы всегда четко следовали намеченному плану?

— Насчет медицины — у меня не было никаких метаний. А вот в плане специализации я, вероятно, повторила историю своей бабушки. Когда ее не стало, я посмотрела ее оценки в дипломе — и увидела тройку по дерматовенерологии. И при этом человек всю жизнь проработал дерматовенерологом, стал профессором! У меня троек не было, но я поначалу не любила гастроэнтерологию, а сейчас занимаюсь нутрициологией, интенсивной гастроэнтерологий (синдромом короткой кишки). У нас выходит книга «Реанимационная гастроэнтерология раннего возраста и у новорожденных». На стыке специальностей всегда происходят самые интересные вещи! Хотя в институте мне казалось, что я стану хирургом, потом наступил момент, когда я хотела пойти в реанимацию (был у меня такой порыв в аспирантуре), но в итоге выбрала неонатологию, точнее — неонатальную гастроэнтерологию. Во многом благодаря Юлии Григорьевне, потому что она смогла меня заинтересовать.

— То есть личность преподавателя играет особую роль при выборе студентом специализации?

— Это система «учитель — ученик» в медицине, от нее никуда не денешься. Мои кружковцы (я 10 лет вела занятия студенческого научного кружка нашей кафедры) тоже уже защитили диссертации, стали заведующими отделениями, сотрудниками кафедры. И все-таки хочу сказать, что это прежде всего персонифицированное видение. То есть ты должен знать человека, понимать его интересы, что у него получится, а что — нет, и чем-то заинтересовать не группу товарищей. Врач — это самостоятельная единица, которая работает своим интеллектом, своими руками, своим опытом. А единицы растятся единицами.

— Что бы Вы тогда посоветовали сомневающимся студентам? Как им определиться в жизни и в профессии и сделать правильный выбор?

— Я могу поделиться только своим рецептом. Ты любишь то, во что ты вкладываешь. Если ничего не вложил, то никогда это не полюбишь. Интерес не может быть не подкреплен действиями в данном направлении. Если ты никогда не работал в дерматовенерологии, то ты и не поймешь, что это такое. Пока не начнешь погружаться, не осознаешь, интересно это тебе или нет. Надо пробовать, читать, приходить к докторам на дежурства. И всячески повышать свои знания. Это первое. Второе — нужно посмотреть профессию изнутри, как это делали мы, и ответить себе на вопросы: ты готов приходить утром, открывать дверь кабинета и начинать общение с больными? Или ты хочешь работать с аппаратурой и смотреть «картинки» — может быть, это для тебя?

— Рассказывала ли Вам бабушка о своей работе? Приходили ли Вы к ней в детстве в институт?

— У нас, к сожалению, большая разница в возрасте. Я сообразила, что иду в медицину, когда бабушки уже не стало. Но, естественно, раньше она рассказывала о своей работе. У нее интересная судьба. Она окончила сначала медучилище в Москве как медицинская сестра. Потом уехала в Среднюю Азию вслед за мужем в 1930-е годы. Там моя бабушка продолжала учиться, делать карьеру, встретила своего наставника, который ее заинтересовал и пригласил на обучение в аспирантуру в ленинградский ГИДУВ. Поначалу ее, еще выпускницу медицинского училища, посылали на ликвидацию эпидемии холеры. Она рассказывала: «Я вхожу в кишлак, и меня встречают только огромные азиатские овчарки, молча окружают». И так она ходила из дома в дом, отбирала больных, проводила регидратацию, эвакуировала пациентов, и все время ее сопровождали эти собаки. Говорила, было страшно, но ни разу ее не покусали, потому что животные понимали, что эта девушка помогает их хозяевам. Мои дедушка с бабушкой пережили тяжелейшее ашхабадское землетрясение, когда всех медиков подняли на ноги. Они оказывали экстренную помощь, несмотря на специализацию. Как и в период пандемии, когда на борьбу с коронавирусной инфекцией вышли все врачи, вплоть до стоматологов.

— Вы были отличницей. Получалось выкраивать свободное время?

— Я работала в студенческом профсоюзном комитете, ходила в научный кружок, поэтому свободное время — это миф. Трижды в неделю мы встречались в профкоме, там было всегда много работы. Обязательно раз в неделю — кружок, а остальные дни — в библиотеке.

— Расскажите подробнее о своей работе в профкоме.

— Профсоюзный комитет тогда выполнял много функций, были различные подразделения. Одни занимались бытовыми вопросами (материальная помощь студентам, общежитие и пр.), другие — культурно-массовой работой. Они сделали многие запоминающиеся мероприятия и наши вечера. А мы занимались международным сотрудничеством, налаживали связи с другими вузами, организовывали обмены. У нас учились иностранные студенты, мы создавали условия для них, чтобы им было комфортно в незнакомой среде. Собственно, сейчас Университет идет по этому пути, привлекает иностранных студентов и дает универсальное образование. Это крайне важно, и начиналось все в те далекие советские времена. Новые задачи возникали буквально каждую неделю, и занимались мы ими даже летом. Все происходило достаточно живо, интересно. Мы искренне получали удовольствие, хотя иногда работа на общественных началах и выматывала. Это как две стороны одной медали. Зато было ощущение (которого, как мне кажется, не хватает современному поколению), что ты часть большого коллектива!

— Вы являетесь главным врачом Филатовской больницы. Помимо этого, преподаете. Как Вам удается быть в графике и все успевать?

— Сначала я работала заместителем главного врача в Тушинской больнице (имени З.А. Башляевой. — Прим. ред.) под руководством Исмаила Магомедовича Османова, который тогда тоже начинал новое для себя дело, поскольку до того был профессором нашей кафедры и заместителем руководителя НИИ педиатрии и детской хирургии. Первые несколько лет в этой должности ознаменовались тем, что нас еще отправили на учебу уровня MBA. Это было емкое образование. Так что, помимо основной работы и преподавания, мы еще трижды в неделю сами по вечерам учились. Я человек, у которого уже в привычку вошло делать много дел одновременно, это стиль моей жизни. Чтобы все успевать, должен быть хороший тайм-менеджмент.

— Считаете ли Вы преподавание важной частью своей жизни?

— Считаю, что нужно обязательно передавать свои знания. То погружение в профессию, которое имели мы в свое время, и то, как нас направляли наши учителя, — это невосполнимый долг. Вернуть его обратно тем людям, которые занимались с нами, нет возможности, но мы можем передать эстафету следующему поколению. И надеюсь, наши ученики тоже будут делиться своими знаниями. Если прервать цепочку, то потеряется стиль профессии, но прежде всего проиграет от этого пациент. Как говорил товарищ Сталин, «кадры решают все». Педиатры должны быть повернуты лицом к пациенту, и для этого им нужно чувствовать себя состоятельными, на каких-то этапах их надо водить за руку. И речь тут не только о преподавании, но и о воспитании — термин общий, но я в него вкладываю индивидуальный подход к каждому.

— Что Вы можете сказать о нынешних студентах? Отличается ли новое поколение от Вас и Ваших сокурсников?

— Поколение отличается, конечно. Когда нам ставили задачу, мы шли и выполняли ее так, как считали нужным. У современного поколения при выполнении задания появляется слишком много вопросов. Им не хватает тех вводных, которых в свое время нам было достаточно. Считаю, что новое поколение внутренне испытывает дефицит сообщества, они в большей степени изолированы друг от друга. К тому же студенты чаще настроены на личностные задачи, чем на общественные, и требуют буквально «ручного руководства». Иными словами, у них меньше способностей самостоятельно выполнять предложенную задачу, меньше опций и вариантов мышления. И это умение самостоятельно мыслить «заполировало» ЕГЭ. Но эмоционально — не жалуюсь. Они старательные, хотят быть медиками, интересуются больными.

— Что бы Вы посоветовали ребятам для достижения высоких результатов в учебе и в дальнейшей работе?

— Здесь все просто: если ты хочешь в жизни никогда не работать, то сделай так, чтобы твое хобби стало твоей профессией. Нужно понимать, чего ты желаешь. И если вдруг ты пошел не туда, то не надо бояться разворачиваться в другую сторону. Кстати, наш академик Таболин сначала поступил в «Бауманку» на инженерный факультет, хорошо там учился. Потом передумал, пошел в медицину и достиг больших высот. Поэтому надо какой-то критический анализ для себя проводить, и если ты явно не там, то не надо ради родителей тянуть шесть курсов.

— Хороший врач — какой он? Будучи человеком, который в том числе занимается набором кадрового состава, как для себя определяете уровень специалиста?

— Одним словом точно не скажешь. С одной стороны, он должен быть высокого интеллекта, тут никуда не денешься, с другой — обладать определенной эмпатией, ведь не все всегда лежит на поверхности, некоторые вещи нужно прочувствовать. И третье — хороший врач обязан быть порядочным человеком!

— Детский врач должен обладать каким-то особым складом характера?

— Думаю, да. Дети очень чувствуют людей, любую фальшь. Они всегда понимают, что им улыбнулись формально, и всегда видят, когда их обманывают. Даже когда у нас тяжелый больной, я стараюсь честно разговаривать с самим маленьким пациентом и прямо говорить как есть, при этом не запугивая, конечно. Вы удивитесь, но дети в чем-то более морально устойчивы, чем их родители! Считаю также, что детский врач должен немного не выходить из детства или хорошо помнить себя в разном возрасте, быть человеком доброжелательным. Дети всегда на это откликаются.

— Какое качество Вы цените в людях?

— Я назову два: ум и порядочность.

— Что для Вас Второй мед?

— Второй дом! Хотя тут есть конкуренция — Филатовская больница. Я просто не разделяю Университет и больницу друг от друга! Они давно связаны, и в моей судьбе в том числе.