Нинель Константиновне Скудновой — 100 лет!

Нинель Константиновна Скуднова — ветеран Великой Отечественной войны и труда, выпускница лечебного факультета 2-го МОЛГМИ 1948 года. Награждена медалью «За оборону Москвы». На страницах нашего журнала рассказ от первого лица о нелегкой судьбе сильной женщины: перипетиях военного времени и тернистом пути в профессию. 

— Нинель Константиновна, Львова — Ваша девичья фамилия?

— Да, в институте я училась под этой фамилией. В 1945 году, в военное время, будучи студенткой, я вышла замуж. Мой муж с первого до последнего дня войны был на фронте.

— Как Вы познакомились с ним?

— Мы учились вместе в школе. Он был на два года старше меня. Учился в десятом классе, а я — в восьмом. В 1939 году отец забрал его из школы и отдал в пограничное училище МВД в Бабушкине. Город тогда не входил в состав Москвы. На фронте он был до марта 1945 года. Сначала они стояли в Подмосковье, в Калинине (теперь это Тверь). Он даже приезжал к нам, навещал меня, маму — она еще была жива. Привозил ей табак (она курила) и фляжки со спиртом. Всегда говорил: «Зоя Федоровна, ну возьми спирт, обменяете на что-нибудь». Надо же было что-то есть. Такая история.

— Где Вас застала новость о внезапно начавшейся войне?

— Я окончила школу в 1941 году. 20 июня у нас был выпускной вечер. Тогда выпускные праздновались только в школе, а потом все шли гулять большими компаниями на Красную площадь.

На следующий день, 21 июня, нас всем классом пригласили к однокласснику Юре Митереву — сыну министра здравоохранения Георгия Андреевича Митерева. У них была большая государственная дача недалеко от Москвы по Белорусскому направлению Московской железной дороги. Нас кормили обедом и ужином, вечером мы все разъехались по домам.

22 июня, часов в девять утра, ко мне пришла школьная подруга, позвала в Сандуны (общественная баня. — Прим. ред.), чтобы помыться и поплавать в бассейне. Вышли оттуда примерно в одиннадцатом часу. Люди, заходившие с улицы, произносили: «Война. Молотов выступает и говорит, что в четыре часа утра немцы нарушили нашу границу без предупреждения. Киев уже бомбили». Мы вышли на улицу, и действительно из черных радиотарелок, висевших на столбах, вещал Молотов (тогда он был министром иностранных дел). Не все отнеслись к этому серьезно. Люди говорили: «Ну подумаешь, война. В 1936-м мы с Финляндией воевали. Забрали у них то, что нам надо было, и война закончилась, шесть дней длилась. Вот и сейчас так будет». Война продлилась пять лет…

 — Как Вы выбрали свою будущую профессию?

— С момента объявления войны все пошло не так. Люди бросились в магазины закупать продукты. Мама меня спросила: «Ты получила аттестат, куда будешь поступать?» Я сказала, что хочу быть артисткой. Мама ответила: «Если ты хочешь быть артисткой, сначала подумай, где будешь жить. Мне артисты дома не нужны».

Мой отец окончил Горный институт, являлся старым членом партии — начальником главка. Тогда на всю Москву был один наркомат напротив Кремля. Отец спутался со своей машинисткой, она от него забеременела. Мама это узнала, поскольку тоже там работала — была начальником отдела кадров в другом главке. Она сказала отцу: «Иди туда, где у тебя будет ребенок». А он ей: «У меня здесь двое». «Этих детей выращу сама. Уходи», — ответила мама и выгнала его. У нас была трехкомнатная квартира на 5-й Тверской-Ямской улице, сейчас это улица Фадеева. Мы жили с мамой и сестрой, которая на 12 лет младше меня. Потом мать забрала своих родителей. Папа навещал нас. Мама сказала, что если я сама не могу выбрать профессию, то нужно посоветоваться с отцом.

— И папа посоветовал поступать в медицинский вуз?

— Да, он сказал мне: «Иди в медицинский. Куда бы тебя ни забросила судьба, с голоду ты нигде не умрешь. Даже если будешь сельским доктором, тебе принесут молоко, хлеб и яйца». Отец взял аттестат, и мы пошли во Второй мед.

— Почему именно туда?

— Я сразу сказала, что в Первый мед не хочу. Это казенный институт. А Второй — домашний, он теплее, такие были ассоциации. Я подала документы, мне сказали: «Никаких экзаменов не будет, приходите 1 сентября учиться. Война». Вот и все.

В 1941 году институты эвакуировали. Первый мед был в Уфе, а наш — в Омске. Я окончила двухмесячные роковские курсы для медсестер. Меня отправили работать, сначала — рыть окопы. Когда мы поехали, где-то уже бомбили Москву, дальше было не пройти, и нас развернули домой. Меня послали работать медсестрой в Военную академию Фрунзе, там находился эвакогоспиталь. Всех тяжелейших раненых из Подмосковья везли к нам. Нас также посылали тушить зажигательные бомбы и еще много куда — мы везде шли и помогали как могли.

— На Вашу долю обрушились тяжелые испытания. Но это было только начало?

— В 1942 году умирает мама, мне 17 лет. У нее была прободная язва желудка, перитонит. Ей вовремя не поставили диагноз, она провела три дня дома. Я уже потом пошла в платную клинику на Арбате — плакала, просила помощи, говорила, что мама тяжелобольная. Ко мне вышел пожилой доктор, спросил, где она. Он пошел со мной домой, посмотрел маму, сразу понял, что это такое: у нее живот был твердым, как доска. Он вызвал скорую, ее отвезли в Первую градскую. Там доктор посмотрел и спросил, почему мы ее на третий день привезли. Я сказала, что вызвала врача тут же. Если бы я была тогда хотя бы на втором курсе, сама бы поставила ей диагноз. Это кинжальная боль, как пишут в учебниках, с такими муками ее продержали три дня дома.

Доктор сказал, чтобы я пришла после трех часов. И меня оповестят, будут ее оперировать или нет. Когда я пришла, сказали, что перитонит тяжелый, оперировать ее нельзя, а лечить было нечем — лекарств не имелось совсем. В общем, привезла я ее, допустим, в понедельник, а умерла она в субботу. Сопутствующей была пневмония.

— Вас поддерживал папа в этот момент?

— Отец был в эвакуации вместе с главком. Я послала ему телеграмму, сообщила, что мама умерла. Он не мог въехать в Москву больше месяца, так как не было пропуска. Но по телеграмме приехал, чтобы забрать сестру и меня. Он говорил: «Поехали со мной, хоть покормлю тебя, там есть что кушать — баранину не едят». В Москве нечего было есть. Ввели карточки, по сути, пустые бумажки. Кроме хлеба, ничего по ним нельзя было купить. Мне как работающей давали хлеба больше — 600 граммов. Я у отца пробыла полтора месяца в городе Бугуруслане, за Уральскими горами. Папа был там на руднике, на котором добывали асфальтит, нужный для фронта.

Позже отец отправил меня домой в Москву. Первый мед тогда уже вернулся в столицу. И сказали, чтобы те, кто подавал документы во Второй, направились учиться в Первый. Я пошла. Помню, помимо учебы, нас посылали возить дрова с биржи. На какой-то лекции объявляют: «Кто подавал документы во Второй мед и хочет там учиться, возвращайтесь. Институт приехал». Я забрала документы и ушла во Второй мед на лечебный факультет. В нашей группе был Коля Лопаткин, в дальнейшем он стал крупным профессором, и еще Дмитрий Владимирович или Владимир Дмитриевич, потом — профессор фармакологии педиатрического факультета. К сожалению, фамилию уже не вспомню.

— Помните ли Вы педагогов, которые Вас обучали?

— Во Втором меде я помню профессора Леонтьева, а также профессора анатомии Дмитрия Николаевича Зернова.

— Какие Вам предметы нравились, а какие нет?

— Особенно мне не нравилась анатомия, потому что трупов было полно — из-под Москвы возили. Нас заставляли их переносить. Мы выкладывали их в ванные — нам это очень не нравилось. Преподаватель, который вел практические занятия, говорил: «Неля, из тебя доктор не получится. Ты можешь сейчас писать заявление и уходить отсюда». Я путала, где раскрыт живот, где сосуды, где нервы, потому что кушать хотела. Мы все голодные были. Что тут говорить?! Напротив нашего института, который тогда был на «Пироговке», находилось круглое здание, где жил генералитет. В нашей группе училась Маргуша Баграмян (дочь генерала Ивана Христофоровича Баграмяна. — Прим. ред.), а также еще какая-то генеральская дочка. Конечно, им жилось лучше, чем нам. В параллельной группе учился Женя Авербах — сын профессора Михаила Михайловича Авербаха.

— После слов преподавателя Вы не задумывались о смене профессии?

— Нет. Выбирать было нечего. Я осталась без средств существования. Мама умерла, отца не было рядом. Лично я ему была не очень нужна. В 1937 году он ушел от нас, и мы жили семь лет с матерью без него. Мне было хорошо с мамой. Хотя она была довольно строгой. Тем не менее я была обеспечена хоть чем-то. А с отцом отношения не складывались. Когда дома никого не было, я его не пускала в квартиру. Как-то он пожаловался маме: «Я иду к Танечке (младшей сестре), а Нели меня не пускает». Мать мне сказала: «Если ты еще раз это позволишь себе, я и тебя выгоню из дома. Отец имеет право сюда приходить — он ваш папа». Она его очень любила и переживала.

— Вы вышли замуж в военное время, как это случилось?

— Мой Лева нашел меня в Москве, приехал ко мне домой. Тогда с нами были бабушка с дедушкой (мамины родители). Бабушка ему сказала: «Она и дома-то не живет, где-то у своей подружки, они вместе учатся в институте. Я знаю ее телефон». Он позвонил домой моей приятельнице Ире. Ее муж работал в МВД, тоже находился на фронте, в партизанском отряде. Они были старше меня лет на восемь. Учеба в медицинском ей трудно давалась, но она была со мной все время. У них уже девочка трехлетняя была. Я им помогала. Они меня за это подкармливали — им давали паек. Я оставалась ночевать у них в доме на Зубовской улице. Вот и Лева туда заявился. Открываю дверь — стоит. Я говорю: «Ты как меня нашел?», а он: «Бабушка подсказала. Почему ты дома не живешь?» Я отвечаю: «Мамы нет, и мне там делать нечего». В доме жила вторая семья отца. Ко мне он не очень хорошо относился, это было взаимно. Лева уговорил меня вернуться. Привел домой и сказал: «Неля, я хочу на тебе жениться, меня отправляют в Сортавалу (город в Карелии. — Прим .ред.)».

— Какая была Ваша реакция на предложение?

— Я говорю: «Я в никакую Сортавалу не поеду, я учиться хочу». А он мне: «Что, я тебя не прокормлю? Зачем ты учишься?» Я ему отвечаю: «Мне не надо, чтобы ты меня кормил, я хочу зарабатывать сама. Буду учиться и ни в какую Сортавалу не поеду, вопрос решен». Его отец тоже был на фронте. Позже его вызвали в Москву, он работал с Алексеем Николаевичем Косыгиным. Через него он сумел оставить сына в столице. После этого Лева опять пришел и сказал: «Я остаюсь в Москве и хочу на тебе жениться». 28 апреля 1945 года повел меня в загс. Он мне нужен был как собаке «здрасте», и я ему, наверное, тоже. Не знаю, почему Лева решил жениться. Но меня это устраивало — появились материальные возможности. Мы стали жить в нашей трехкомнатной квартире. Бабушка с дедушкой уехали с маминым братом. Я сказала папе, что в их большой комнате буду жить я. Он был против. «У тебя девятиметровая комната. Ты в ней жила, вот и оставайся в ней», — сказал отец.

Я ответила, что тогда я была одна, а сейчас вышла замуж. Поэтому стала нужна большая комната. Он со мной скандалил. Я оттуда выкинула все их вещи, врезала замок и настояла на своем! Конечно, отношения у нас были плохие. Маленькую Танечку отец не мог бросить. Потом он разменял эту квартиру на двухкомнатную для себя (в этом же доме), а нам с мужем — на одну комнату в коммуналке. В 1946-м у меня родился мальчик. Я вынуждена была взять академический отпуск на год, поэтому вуз окончила в 1948-м.

 — Куда Вас распределили после учебы?

— После окончания обучения у меня забрали диплом в МВД. Сказали, что мой муж служит в войсках МВД, и я буду работать там, где будет он. Я не стала ждать и сама пошла в министерство. Полковник медицинской службы принял меня по поводу трудоустройства. Он спросил: «Ваш муж имеет высшее образование?» Я говорю: «Нет. У него только училище, и то его не окончил». А он мне: «Так вот, моя дорогая, он поедет туда, куда поедете вы, а не наоборот. Будем думать, я вам сделаю несколько предложений». Когда я к нему пришла второй раз, он предложил мне следующие варианты: либо поехать работать врачом в лагерь военнопленных в поселок Пески, либо устроиться во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Мне эти предложения не понравились. Да и квалификации, позволяющей работать во внутренней тюрьме, у меня не было.

В конце концов я обратилась к отцу и сказала: «Папа, ты меня сунул в медицинский институт, я хотела если не в актерский, то в геолого-разведочный вуз поступать, который ты оканчивал. Дело в том, что у меня забрали диплом по месту работы мужа, его никуда не посылают без высшего образования, а меня варианты не устраивают, я там работать не могу». Отец пошел сам к полковнику. Его брат был председателем Московского городского суда. В 1938 году его арестовали, он получил около 15 лет без права переписки.

Несмотря на это, папа не побоялся пойти. Это был 1948 год — тогда еще Сталин был жив. Папа объяснил полковнику, что я хочу работать обычным доктором, и тот отдал ему мой диплом.

— Куда Вы устроились?

— Я пошла в горздрав. Там сказали, что у них интересной работы нет, могут определить меня только в детские рентгенологи. Я отказалась, так как оканчивала лечебный, а не педиатрический факультет.

Тогда еще был жив Николай Александрович Семашко. Он возглавлял Институт организации здравоохранения и истории медицины. Когда отец с мамой поженились, мне было полгода, они поехали в Крым. Папа там выполнял партийную работу, мама работала с беспризорными. Мой отец знал Николая Александровича еще по Крыму. Он пошел к нему по вопросу моего трудоустройства. Семашко сказал: «Приводи ее, пусть работает».

Я пришла, мне тут же сунули тему диссертации. Заявили — защитишься и будешь работать. Я ответила, что хочу лечить людей, раз окончила медицинский. Папа поговорил со мной, сказал, что нужно войти в эту жизнь, начать трудиться. Я проработала там девять месяцев.

Как-то отец был в гостях у своего приятеля. Тот являлся главврачом крупной поликлиники. С ними в общей компании был мужчина, он оказался профессором Евгением Елисеевичем Гиговским, гинекологом из Басманной больницы. Папа ему сказал, что я хочу быть гинекологом. На следующий день он привел меня к нему. Евгения Елисеевича все побаивались. Он завел в кабинет и спросил: «Ну, что ты умеешь делать?» Я говорю: «Ничего. Я только институт окончила, нигде не работала». Он открывает дверь и кричит медсестре: «Лелька, вот будет у нас работать доктором. Она ничего не умеет, бери ее и учи делать уколы и ставить клизмы». Вот тебе и доктор! В штат меня так и не зачислили, я стала учиться в экстернатуре. Работала там два года, но ни копейки денег не получала. Евгений Елисеевич меня брал с собой на операции. Они меня доучили до Нового года. А в канун праздника говорят: «Знаешь, как делать внематочную? Кисту перекрученную? Если у женщины кровотечение, выскабливание сделаешь? Сможешь! Эти три операции тебе могут понадобиться на дежурстве». И меня оставили 31 декабря дежурить.

— Как прошло дежурство?

— Хорошо. Коллектив в больнице был изумительным. Профессор Давид Львович Ваза руководил хирургическим корпусом. Врачи у него были от божьей милости. Они знали, что я молодой доктор. Пришли ко мне и сказали: «Если что-то надо будет, обращайся, все поможем, все сделаем». В «Басманке» я проработала 31 год врачом-гинекологом. Клиники сейчас этой нет, закрыли во время пандемии.

В 1970 году ее назвали Городской клинической больницей скорой помощи № 6. К тому времени я все умела делать. Евгения Елисеевича уже не было. Он был блестящим, смелым хирургом, всегда стремился к новому. Делал искусственное влагалище из сигмовидной кишки. Эти операции были чреваты, он провел их штук восемь, одна пациентка погибла от перитонита. Он с этих женщин брал расписки, что они осознают опасность. После того случая профессор прекратил подобную деятельность, у него были большие неприятности — запретили заниматься хирургией. Тогда открылся Институт онкологии Блохина, и Евгений Елисеевич пошел туда работать. В это время только начинали применять интубационный наркоз. Когда я пришла работать, его давали так: наливали эфир в восемь слоев простыни, клали женщине сверху. Это страшное дело было.

— Дети пошли по Вашим стопам и стали врачами?

— От первого брака у меня был сын, от второго — дочь Аллочка. Она обучалась в Третьем меде. Сейчас работает акушером-гинекологом в родильном доме уже 32 года — с 1989-го по настоящее время.

— Сейчас, имея за плечами огромный жизненный и профессиональный опыт, Вы можете сказать, что это был правильный выбор — связать свою жизнь с медициной?

— Да, конечно. Я гинекологию любила и очень старалась.

— А как складывалась Ваша дальнейшая карьера?

— Когда случилась беда в «Басманке» — обвалился потолок в операционной, наша сестра-хозяйка позвала врачей. Мы увидели большие грибы, растущие вверху, со шляпками и длинными ножками. Это была очень старая больница. Когда-то в том корпусе, внизу, находилось отделение урологии. Им заведовал двоюродной брат Исаака Иосифовича Дунаевского. Наш корпус закрыли, и мы остались без работы. Коллектив распался.

До этого происшествия у нас отделением заведовал Михаил Михайлович Авербах. Когда я уже училась во Втором меде на последнем курсе (была старостой), Михаил Михайлович работал деканом, читал нам лекции по гинекологии. В 1947 году он вынужден был уйти из института из-за антисемитского настроя.

Моего мужа отправили осваивать Экибастуз. Туда два года семьи не брали, и там творилось не пойми что. Оттуда ко мне приехала молодая девица и сказала: «Это ваш муж прислал меня сюда, чтобы я на вас посмотрела. Если я вам понравлюсь, то он будет жить с нами, а если нет — женится на мне». Я говорю: «Да ради бога, можете забрать его завтра». Его судили судом чести офицерского состава. С него сняли одну звездочку, был капитаном — стал младшим лейтенантом. Он приехал ко мне с оправданиями. Говорит: «Мне сказали так: если я семью не привезу, меня переведут в Караганду». Я собралась и поехала.

В это время как раз пришел на заведование Михаил Михайлович Авербах. Он стал перечислять докторов и спросил, где я. Наша операционная сестра, с которой я дружила, рассказала ему, что я поехала к мужу и не знаю, что там будет. Он попросил ее написать мне письмо — если я вернусь, искать врача не будут. Я, получив его, сразу встрепенулась и побежала дать телеграмму: «Скажи Михаилу Михайловичу, что я буквально через два дня выезжаю». Через десять дней я была в Москве, в поезде ехала четыре. Пришла в больницу, он обрадовался, узнал меня, конечно. Я работала там года два или три. Михаил Михайлович ко мне очень хорошо относился. Но в коллективе оказались завистники — наши доктора в райкоме комсомола партии написали письмо: якобы у нас с заведующим близкие, романтические отношения. Из-за этого он мне дает делать все, что хочу, и учит всему, что мне интересно. Нас вызвали в райком. Сначала зашел Михаил Михайлович, потом инспектор вызвал меня. Я говорю: «Вы знаете, там учить, кроме меня, некого, все врачи старше и больше меня понимают, а Михаил Михайлович меня еще студенткой знал». Инспектор сказала, чтобы мы постарались наладить отношения в коллективе. Вскоре Михаил Михайлович заболел. Он умер рано, в 53 года, от рака легких.

После него заведующим был профессор-западник Гарри Владимирович Эдельберг. Он родился, учился и работал в Эстонии. Был блестящим хирургом. Он ко мне хорошо относился, всегда брал меня ассистентом на операции. Гарри Владимирович говорил: «Неля, сейчас смотри, как делаю я. Когда научишься, будешь делать, как ты хочешь». Когда случился обвал в «Басманке», он уже работал в 23-й больнице на Таганке. Звал меня туда за полгода до происшествия. Я не пошла, а когда все случилось, в 23-ю уже набрали врачей из роддома и подучивали их.

Когда мы остались не у дела, открылась гинекология в 50-й больнице. Там было два отделения: оперативное и консервативное. Новому заведующему сказали не брать никого со старой работы, а нас порекомендовали как хороших врачей. При встрече он спросил меня, все ли я оперирую. Я ответила, что все. Проработала там полтора года. Больница новая, хорошее отделение, но поступали тяжелейшие больные, я не знаю, откуда они таких брали. Там дежурства были безумно сложные.

Когда ушел Эдельберг, в 23-ю больницу пришла новая заведующая. Ее муж был известным человеком в горздраве. Он мне сказал: «Что ты мучаешься? Алла заведует гинекологией. Иди к ней». В 57 лет я пошла на новое место работы. Она позвонила и сказала, что один доктор уехала в Израиль, больше из роддома никого брать не хочет, только гинеколога. Там я проработала 13 лет, в 1993 году ушла на пенсию, в 70 лет. Вот так прошла моя жизнь.

— Что для Вас Второй мед?

— Сказать, что я серьезно относилась к учебе, не могу. Всякое бывало, экзамены иногда ходила пересдавать. Но все же институт я очень любила.