«Кто, если не я?»

Тигран Гагикович Мурадян окончил Московский факультет по специальности «лечебное дело» (хирургия) в 2013 году. Сегодня в родной альма-матер он является начальником лечебного отдела РНИМУ им. Н.И. Пирогова, руководителем донорского движения, главным идеологом создания в Университете регистра доноров костного мозга, директором Клуба выпускников Второго меда, а также почетным донором России и Москвы. Тигран Гагикович рассказал нам о «горизонтальной» династии медиков, о своих учителях, о жизненной философии, о пути к донорству и о том, почему он никогда не изменял вузу и считает его константой.

— Тигран Гагикович, каким был Ваш путь в профессию?

— Я представитель пока не такой большой династии: у меня отец — врач-хирург, он окончил Ереванский медицинский университет имени Мхитара Гераци, конкурс там всегда был очень большой. С 1980 года папа работал в Москве, и так получилось, что именно на клинических базах Второго меда, в частности в 4-й больнице, а также в 12-й больнице имени В.М. Буянова.

Мама у меня биолог. И биологией мы занимались всегда усиленно. Со стороны мамы две мои тети — педиатры. То есть медицина у меня в крови. С этим направлением мы знакомы с самого детства. Почему я говорю «мы»? Корнями наша медицинская династия пока не такая большая, но плодами — богата: нас в семье четверо, и все мы окончили Второй мед с красными дипломами. Моя старшая сестра, мой брат и я учились в одной группе. Младшая поступила чуть позже. Старшая сестра стала врачом-эндоскопистом и работает в Городской клинической больнице имени Д.Д. Плетнева. Я (помимо своей основной работы начальником лечебного отдела) являюсь ассистентом кафедры госпитальной хирургии педиатрического факультета нашего Университета. Мой брат — врач-онкоуролог в НМИЦ им. П.А. Герцена, а младшая сестра — терапевт в клинике GMC. Так что династия у нас, скажем, «горизонтальная».

Я с детства помню, что фонендоскоп являлся нашей любимой игрушкой, в доме всегда был разный медицинский инвентарь: иглы, неврологический молоточек. Атмосфера сама сложилась так, что мы каких-то других вариантов будущей профессии, кроме врача, для себя и не рассматривали.

— Почему именно Второй мед?

— Мы пошли на подготовительные курсы во Второй мед и на следующий год поступили в Университет. Помню, как писали сочинение в четвертой аудитории, как биологию сдавали в здании медико-биологического факультета на Пироговке.

Супруга — моя одногруппница, врач-эндокринолог, сейчас воспитывает двух наших детей. Получается, медицинская династия расширяется. И я не знаю, есть ли теперь у моих дочек какие-то шансы выбрать другой путь, а не медицину! (Смеётся.) Старшая дочка часто бывает у меня на работе. И если я узнал, что такое панно, в 17 лет, она познакомилась с ним уже в два года. На заставке в моем ноутбуке — здание РНИМУ, и дочка каждый раз говорит: «Папа, это же твоя работка!» Логотип наш тоже узнает везде. В кабинете она все изучила, от ректорского входа может сама меня провести. Мою дочь уже многие в Университете знают, шутят, приехали ли мы уже на экзамены или документы подавать.

Провожу некоторые параллели с собой: в 2003 году моему отцу нужно было прийти в ректорат Второго меда. Я смутно вспоминаю здание Университета, наш путь от станции метро «Юго-Западная», парк возле Российской детской клинической больницы (РДКБ), ректорский вход. В памяти сохранились кабинет ректора и кафедра химии, студенты-первокурсники, которые там сновали. Я жалею, что тогда не обращал должного внимания на все это, чтобы хорошенько запомнить. В то время Университет выглядел несколько иначе. Интересно, кем стали те ребята, которые стояли тогда около кафедры химии? В 2009–2010 годах они окончили РНИМУ, а у меня много знакомых этих лет выпуска. Вполне возможно, что я видел тогда именно их.

Я никогда не изменял Второму меду: у меня тут и интернатура, и ординатура, и аспирантура, и переподготовка по организации здравоохранения. «На стороне» никаких сертификатов не получал, нигде больше не учился. (Улыбается.) Трудовая книжка всегда лежала здесь, и все в моей жизни связано с «Пироговкой»: и работа, и семья. И это действительно круто: всегда с близкими у нас есть много общих тем для беседы.

С друзьями с разных курсов пересекаешься, и как ни крути, всегда получается встреча выпускников. Нам есть кого или что вспомнить, локацию или историю.

К сожалению, наступил тот момент, когда наши учителя уходят. С одной стороны, я это вижу чаще и больше. В отличие от моих одногруппников и однокурсников, у меня нет ностальгии по Университету: я здесь каждый день! С другой стороны, когда они приезжают в родной РНИМУ, я вижу, как у них глаза горят, наблюдаю этот шлейф воспоминаний: они будто проходят сквозь машину времени, а я в ней живу!

— Кого бы Вы могли назвать своими учителями, наставниками?

— Никого не хотелось бы обижать, случайно забыв чью-то фамилию.

Я на подготовительных курсах проходил биологию у Александра Юрьевича Цибулевского. Тогда он был преподавателем кафедры гистологии. Считаю, что Александр Юрьевич оказал на меня огромное влияние в области структуры мышления. Когда мы, даже будучи утомленными от учебы и дороги на курсы, разбирали очередную тему, было интересно: везде четкая иерархическая структура, рубрификация, алгоритмы, строгая классификация. Данная схема в голове осталась на всю жизнь, помогала мне на любом экзамене. Я помню слова А.Ю. Цибулевского: «На экзамене нарисуешь структуру — это уже половина ответа». У него был прекрасный учебник по биологии для абитуриентов. Я окончил Университет с красным дипломом, не ощущал никаких сложностей благодаря тому, что учился у Александра Юрьевича.

Сегодня, конечно, ребятам учеба дается тяжело — напрягаешься каждый день, непростая балльная система. А у нас все-таки было место для творчества. Но и в наше время случались отчисления. Учиться было тоже тяжело, но я не мог на это пожаловаться. Недавно услышал такую фразу: «Удача основывается на опыте, а опыт — это количество неудач». Полностью согласен!

Именно А.Ю. Цибулевский заложил структуру, по которой я учил и химию, и другие дисциплины. Биологию и гистологию, которые преподавал Александр Юрьевич, я встретил на первом курсе — и всё мне было уже знакомо. Благодаря ему я это все знал и просто освежал свои знания.

Конечно, выдающихся учителей было много. Могу выделить Максима Робертовича Кузнецова, профессора кафедры факультетской хирургии, который являлся руководителем научного кружка. Был Павел Юрьевич Туркин, доцент той же кафедры, я ходил на дежурства именно с ним — он дал мне старт. Интернатуру я проходил у Осипа Петровича Лисенкова.

Есть Центральная клиническая больница святителя Алексия на Ленинском проспекте. Каждый раз, проезжая мимо данного медучреждения, у меня складывается ощущение, что я нахожусь рядом с чем-то родным. То есть Университет — мой второй дом, а эта больница — третий, получается.

Заведующий кафедрой госпитальной хирургии Александр Андреевич Щёголев, который создавал все условия, чтобы всем было комфортно, доцент Рубен Семенович Товмасян. Перечислять можно долго. Я назвал основных своих учителей. На каждой кафедре всегда были люди, которые вкладывали душу, помогали студентам.

А у моего выпуска, поколения уже наступил такой момент: наши учителя приходят лечиться к нам. Бывает, смотришь, фамилия знакомая у пациента — оказывается, в палате твой преподаватель. Здесь, наверное, педагоги стараются припомнить, как учился его студент, стоит ли доверять или нет.

Были, безусловно, и строгие преподаватели, это осознаешь только сейчас. Встречались, конечно, и те, кто перегибал палку, что бывает везде. К счастью, на моем пути такие попадались крайне редко.

— Что повлияло на Ваш выбор специализации?

— Во-первых, мой отец — хирург, как я уже говорил. Во-вторых, наверное, какой-то стереотип о том, что хирургические специальности более мужские.

— Какая у Вас была любимая дисциплина в Университете? А что давалось тяжелее всего?

— Любимыми были химия, биохимия, физиология, патофизиология… Я вообще считаю, что последняя — основа всех клинических дисциплин. Патанатомия — это, конечно, органическая основа, а функциональная — патофизиология. Эндокринология мне тоже была очень интересна.

Сложнее давалась фармакология. Несмотря на то что с химией у меня все было хорошо, биохимия тоже очень нравилась, но все же мне больше импонировали дисциплины, в которых есть логика. А в фармакологии приходилось много запоминать. Не спорю, там тоже есть своя логика: точка приложения того или иного препарата, лекарственные взаимодействия. Но дозировки, торговые и международные названия требовалось просто запоминать!

Не могу сказать, как сейчас, но тогда, когда учился я, учебный план был просто отличным: все дисциплины мы проходили друг за другом, все представлялось логичным, все органично наслаивалось, вплеталось, каждая новая кафедра закладывала второй, третий этаж на ту основу, которую нам дали на первом курсе.

Из учителей еще вспоминаю Галину Петровну Щелкунову с кафедры патофизиологии. Кому-то повезло больше с преподавателями, кому-то — меньше, и это наверняка сыграло свою роль в выборе специальности.

Лариса Руслановна Картавцева, сотрудница нашей кафедры, говорила: «До третьего курса ты работаешь на зачетку, после — она работает на тебя». И я проверил это на своем опыте.

— Что было самым неожиданным для Вас (ожидания vs реальность)?

— У меня изначально, когда только поступал, был такой посыл: хоть как-нибудь окончить — и нормально будет. Но одна история переломила ситуацию.

Наступил сложный переход от школы к Университету. Думаешь: весь сентябрь отдохну, познакомлюсь с ребятами. А в октябре уже идут первые коллоквиумы. Где-то через месяц понимаешь, что все наслаивается, надо брать все в свои руки. Я помню, приходил домой и ложился спать, к тому же дорога занимала много времени. В общем, запустил общую химию. А тогда было много дисциплин. Химия коллоидная, органическая, неорганическая… На новогодних каникулах я твердо решил, что ситуацию надо исправить. Всегда «выезжать» за счет знаний, полученных на подготовительных курсах, уже не получится.

Проходили, помню, изомеры, пространственную структуру молекул, на занятиях были муляжи молекулы. Я взял на новогодних каникулах пробку от шампанского, порезал на кубики, достал зубочистки. В итоге сделал модель молекулы — d-изомер, l-изомер. Наглядно! Выучил.

Второй семестр пошел лучше. Но на пятибалльный автомат меня все-таки не хватило. Сначала химия сложная, потом я нагнал упущенное. Сдал философию на отлично. И вот наступило лето, жара. И настоящие экзамены! Физика, химия, биология и латинский язык. Физику сдал на пятерку, биологию тоже. Латынь — на отлично. Иду на экзамен по химии. До этого момента я думал, что окончу как-нибудь. Иду просто проставить автоматом четверку, которую заслужил. Там мне попадается, наверное, старший лаборант кафедры, она взяла мою зачетку, посмотрела — одни пятерки. Говорит: «Попробуйте сдать на отлично, тяните билет». Тяну, вопросы не очень нравятся. Говорю ей: «Ставьте автомат, я пойду». Она настаивает: «Тяните еще». Делать нечего — беру следующий. Тоже не ахти. Третий раз. Вроде тему знаю хорошо, иду готовиться. Принимал экзамен у меня Вадим Витальевич Негребецкий (сейчас он заведует кафедрой). Он, наверное, не помнит, а я не забыл, как это было. Сажусь, отвечаю. «Анамнез?» — спрашивает Вадим Витальевич. «Автомат. Четверка», — отвечаю я. Это, видимо, был вызов для преподавателя: «Автомат свой возьми и иди! И без тебя много сдающих, немало пересдач». А я вызвался доказать, что знаю больше, чем на четверку. Рассказываю, помню, о хлорофилле, рассуждаю об экзотермических и эндотермических реакциях. И тут снова отсылка к Цибулевскому: используя его структуру и свою логику, ответить можно на любой, даже самый заковыристый вопрос.

В.В. Негребецкий листает мою зачетку. Посмотрел — одни пятерки, поставил оценку «отлично». И с этого момента я как-то перезагрузился. Понял: других вариантов, кроме как учиться на отлично, у меня теперь нет. Я решил, что нужно продолжать на том же уровне. Принимал бы экзамен другой преподаватель — сложилось бы, возможно, все иначе. Это, мне кажется, был некий урок для меня: не нужно занижать планку. И такая формула успеха, к слову, до сих пор со мной.

В детстве я занимался шахматами, которым очень благодарен за то, что приучили к логическому мышлению, позволяют мне мыслить стратегически. Армянская шахматная школа имени Тиграна Петросяна всегда была очень сильной. В кабинете, где мы занимались, висел плакат с фразой Гарри Каспарова: «Кто, если не я?» Она везде со мной. Когда поступал в интернатуру, ординатуру, аспирантуру, думал: «Кто, если не я?» И сейчас то же самое.

— Как, по Вашему мнению, медику справляться с сомнениями, одолевающими его на тернистом пути к большой мечте? Были ли подобные затруднения у Вас?

— Нет, наверное, сомнений не было. Изначально у меня существовал вектор — хирургия, и я посещал хирургический кружок, участвовал в олимпиадах, выступал на конференциях. 

А вообще я считаю, что сомнения — это абсолютно нормально. У нас сейчас профориентация не сильно развита в образовательной системе, она только зарождается. Например, в Университете есть Школа юного хирурга, где я тоже преподаю. Знакомлюсь с ребятами и узнаю, кто хочет в медицину, кто пришел, чтобы понять, надо ли ему двигаться в данном направлении. Уже на этом этапе развеивается романтика. Помню, у меня когда-то были такие представления: стану врачом, ночью все будут спать, а я — людей спасать. А потом со временем понимаешь, что дежурить — это очень сложно. Однако пандемия коронавируса показала нагрузку, к которой многие молодые врачи оказались готовы.

На любом курсе, если человек понимает, что это не его, у него всегда есть выбор: например, пойти в науку. Необязательно быть практикующим врачом. Есть специальности, не подразумевающие общения с пациентом: в частности, лабораторная диагностика. Не нужно насиловать себя и решать, что следует любым способом пройти все шесть курсов. Есть люди, которые окончили Университет и ушли из медицины. Это не плохо.

Николая Николаевича Игнатова я бы, кстати, выделил тоже как своего учителя (он сейчас председатель профсоюза РНИМУ). Он говорил, будучи начальником воспитательного отдела: если окончить Университет, тебя примут на работу везде. С такой мощной базой. Если ты смог окончить медвуз, значит, мозги позволяют. Есть много успешных политиков, бизнесменов, ведущих, айтишников, получивших медицинское образование.

— Расскажите, пожалуйста, как пришли к донорству сами и как решили заняться этим в Университете? 

— До меня донорским движением занималась девушка, но она отучилась и ушла. Г.П. Арутюнов тогда был проректором по лечебной работе, и в каком-то разговоре с ним и с Н.Н. Игнатовым мне предложили взять донорское направление на себя. Требовалось его восстановить и развивать. Так что какой-то преемственности не было. Шел 2010 год, я как раз перевелся на четвертый курс. Тогда все и началось. Пришел, познакомился с начальником лечебного отдела, с проректором по лечебной работе. И начал заниматься этой темой.

Я, если честно, думал, что после шестого курса отойду от такой деятельности, но судьба распорядилась иначе: поступил в интернатуру и продолжил вести донорское направление. Потом стал начальником лечебного отдела, при котором донорское движение, и вот уже десять лет занимаюсь этим. Сформировалась отличная команда.

Одна из наших целей — сделать так, чтобы для студентов донорство стало нормой, привычкой. Для моей дочки, например, это уже в порядке вещей. Я прихожу домой, сдав кровь, и она мне, снимая повязку, говорит: «Папа — донор». У нас в семье это уже стало нормой. Раньше такого не было.

Университетское донорское движение имеет давнюю историю. Это послевоенные годы. Н.Н. Игнатов поднимает историю движения, находит номера газеты «Советский медик» и постоянно отправляет мне записи 1950–1960-х годов. Скажу вам, что тогда показатели были ничуть не хуже! Да, сегодня у нас больше возможностей для информирования, для идей, для технологий. А тогда народ и так приходил, а количество студентов было, к слову, меньше!

— Вы активно работаете над проектом регистра доноров костного мозга. Каких успехов уже удалось добиться? И как возникла идея создания регистра доноров костного мозга РНИМУ?

— Регистры доноров костного мозга существуют в России достаточно давно. Мы не пошли по какому-то новому пути, а просто решили использовать свой потенциал, имеющиеся у нас ресурсы, чтобы дальше развивать и обогащать эту базу. Есть несколько факторов, которые привели нас к реализации данной идеи. Во-первых, в Университете лучшее молодежное донорское движение России. Во-вторых, РНИМУ обладает мощным кадровым потенциалом: ведущими генетиками, биоинформатиками, а также гематологами, трансфузиологами. В-третьих, это, конечно, наличие высокоточного оборудования, на котором проводится типирование.

У нас есть мощная Университетская клиника — Российская детская клиническая больница. Отделение трансплантации костного мозга РДКБ рассчитано для ежегодного проведения 80–100 трансплантаций гемопоэтических стволовых клеток костного мозга, периферической и пуповинной крови. За все это время был накоплен богатый опыт в данном направлении.

Мы «созрели» и пришли к мысли, что упускаем немалое количество осознанных людей в лице потенциальных доноров костного мозга — студентов, выпускников и работников РНИМУ. Также мы понимаем, что наш основной контингент — учащиеся и сотрудники-медики. Они понимают, где и как костный мозг будет применяться, для чего это нужно и почему так важно. Естественно, потенциальные доноры — не только студенты Университета. Мы давно вышли за его пределы. Решили, что все сложилось оптимально для запуска нашего регистра.

На сегодняшний день в нем состоит более 700 потенциальных доноров. Если регистр будет богат различными генотипами, то количество совпадений начнет увеличиваться. Соответственно, это даст возможность выбрать того донора, который целиком и полностью готов к процедуре и максимально подходит пациенту.

— Тигран Гагикович, Вы стали директором Клуба выпускников и активно его развиваете. Часто ли поддерживаете связь с Вашими одногруппниками, однокурсниками? Почему Вы считаете это направление важным? Что дает «пироговское братство»?

— Как известно, друзей много не бывает. Если кто-то так не считает, то он, наверное, еще не дозрел до определенного момента. Большая часть моих друзей — именно университетские. До сих пор у нас много профессионального общения. К тому же социальные сети дают большие возможности для взаимодействия.

Особенно актуальна была эта связь во время пандемии COVID-19. Обширная сеть, братство, взаимопомощь по всей стране. И всегда находится кто-то из своих даже в других регионах. Эта связь с осознанием того, что «там есть кто-то из моих», успокаивала. В ковидную больницу просто так не попадешь. Так что без общения и без связей — никак.

— Осталось ли со студенческих времен в Университете место, милое Вашему сердцу, куда до сих пор хочется возвращаться? Учитывая, что, как мы выяснили, Вы не испытываете ностальгии по РНИМУ.

— Сложный вопрос. Библиотека — первый курс, очередь на получение учебников. Панно — постоянный поток людей. Лекции в аудиториях. Вот ты ждешь преподавателя в коридоре. А он, например, опаздывает на 15 минут. (Смеется.) Очень много всего вспоминается на самом деле! Для меня, наверное, это все место в целом, локация. Проезжаешь по Ленинскому — видишь наши столбы, стилобат на Островитянова. До сих пор не могу проехать спокойно мимо Университета.

— Без тахикардии, да?

— Да! Я вообще не представляю себя отдельно от Университета.

— Что для Вас РНИМУ?

— Это часть меня. По-другому я действительно не могу сказать. Жили в квартире родителей, потом снимали с супругой жилплощадь, переехали… Места жительства меняются, а Университет остается. Внутри РНИМУ пространство трансформируется, появляются новые подразделения, но на Островитянова — дом номер один, это постоянно. Станция метро «Коньково», Тропаревский парк, физкультура, сама улица Островитянова… Больница святого Алексия — место с мощной энергетикой, как и Второй мед. Университет — это константа.