«Коля, надо!»

Николай Николаевич Игнатов — один из тех, кого можно назвать хранителем традиций Университета. Сейчас он директор Музея истории РНИМУ им. Н.И. Пирогова и отечественной медицины, председатель Профсоюза сотрудников. Но за свою жизнь выпускник педиатрического факультета 2-го МОЛГМИ им. Н.И. Пирогова 1983 года успел примерить на себя множество ролей, и в каждой был успешен.

 

— Почему после обучения в школе Вы решили поступить во Второй мед?

— Было несколько вариантов. После окончания музыкальной школы я в 9–10-х классах занимался в подготовительном отделении при Московской консерватории по классу фортепиано. И мне прочили будущее, связанное с музыкой, но тяжело заболела мама. В этот момент в голове что-то перевернулось, и я решил пойти в медицину.

Приехал сдавать документы на Большую Пироговскую улицу и спрашиваю: «Где тут у вас приемная комиссия Первого меда?» — «Вы знаете, вообще-то она не здесь, а на проспекте Маркса. Но раз уж Вы приехали сюда, то идите во Второй мед, он тут недалеко».

— Тогда не было конкуренции между университетами?

— Нужно отдать должное нашему вузу. Тогда скорее Первый мед претендовал на конкуренцию, а не наоборот. Второй всегда был сильнее и лучше, но откуда я, десятиклассник, об этом знал? Первый — значит первый (как я тогда думал, и лучший). Я сказал: «Далеко! Не поеду на проспект Маркса. Раз Второй рядом, то пойду в него».

Сдал документы, но поступил только с третьего раза. Не складывались дела! Были проблемы с физикой. Честно говоря, я в какой-то степени даже благодарен этому, потому что два года проработал лаборантом на военной кафедре на «Погодинке»! (Погодинская улица. — Прим. ред.) Начальником у нас был Борис Васильевич Шапошников. Я научился многому: дисциплине, принятию быстрых, но правильных решений, общению с людьми старшего возраста. Наши военные и медиками были, чему я у них только не научился! Благодаря их школе я вставлял замки и вырезал стекла, чинил учебные схемы. Думаю, что мне повезло, на военной кафедре был замечательный коллектив. До сих пор считаю себя ее воспитанником.

— Вы работали там до того, как пытались поступить?

— Нет, в то самое время. Я не поступил, и нужно было что-то делать. Пошел в отдел кадров. Вакансии были на разных кафедрах. Мне предложили работу лаборанта с зарплатой 62 рубля 50 копеек. Потом сказали: «Ой, подождите, есть вакансия на военной кафедре, вдруг они вас возьмут?» А там зарплата была 75 рублей — за секретность.

Пришел туда, после собеседования сказали, что меня возьмут. И я с радостью побежал обратно в отдел кадров устраиваться. Семьдесят пять рублей — это солидно. Секретный отдел, секретные тетради… Сейчас это все вспоминается несколько иронично, но тогда все было строго. Отдельная комната, чемоданы на каждый взвод, дежурный расписывается, сколько получил, сколько вернул, потом проверяешь все тетради, все ли на месте. Все было секретно, хотя я думаю, что американцы все это знали. (Смеется.)

— Чем закончилась вторая попытка поступления?

— Да тем же — провалился! При второй попытке недобрал баллов. А во время третьей — все ровно, тютелька в тютельку. Тем, кто имел двухлетний стаж работы, можно было набрать на один балл меньше. Я тогда получил ровно 20, их мне и хватило.

— Вы изначально нацелились на педиатрический факультет?

— Да. Педиатрический факультет, на мой взгляд, сильнее, чем лечебный. Мы же изучали все то же самое, но проходили чуть в меньшем объеме то, что касается взрослых. Кроме того, мы еще постигали и особенности детского организма. Поэтому педиатр — врач, который может лечить как детей, так и взрослых. И это давало значительно больше возможностей для врачебной деятельности (в хорошем смысле слова).

— Поступив на первый курс, Вы перестали работать на кафедре?

— Все верно. Этот перерыв в два года давал о себе знать. Многие ребята поступили сразу после школы и легче адаптировались. А у меня было два года провала. Тогда старост деканат не назначал, и первое время группу вел преподаватель-куратор. Мы просто как-то общались друг с другом. Конечно, после работы в институте я знал, куда вести ребят, где проходили занятия, располагалась та или иная кафедра. Пару раз мы съездили в колхозы Московской области на уборку картошки. Через месяц совместного общения наша группа решила, что из меня выйдет неплохой староста. «Коля, надо!» — сказали мне. Раз надо, значит, надо. На этом же собрании комсоргом группы избрали Веронику Скворцову, а профсоюзным лидером — моего товарища Леньку Лаберко (Леонид Александрович Лаберко — профессор кафедры общей хирургии лечебного факультета. — Прим ред.), с которым я потом проучился пять лет за одной партой. 

— Какие предметы давались Вам тяжелее всего?

— Конечно, анатомия! Тяжело было всем, потому что мы ее реально изучали на трупах в секционном зале. Но нам, я считаю, повезло с преподавателем. Клавдия Петровна Федотова меньше, чем с седьмого-восьмого раза, зачет ни у кого не принимала.

— Даже если знали предмет?

— Знали? Это мы так думали, в отличие от нее. Но все было абсолютно правильно. Когда через полтора года мы сдавали анатомию, в нашей группе была только одна тройка на 30 человек. Клавдия Петровна заставила нас полюбить анатомию, и мы действительно ее полюбили, за что потом мы были ей благодарны. Мы хорошо сдали и оперативную хирургию с топографической анатомией, и судебную медицину. Остальные предметы были так или иначе связаны со школьной программой, что тоже мне осложняло жизнь после двухлетнего перерыва. Биохимия, конечно, но это уже второй курс.

— Кому из педагогов Вы благодарны, кого считаете своими наставниками? 

— Александру Григорьевичу Румянцеву (академик РАН, научный руководитель НМИЦ ДГОИ им. Дмитрия Рогачева. — Прим. ред.). Когда мы проходили детские болезни на кафедре Натальи Сергеевны Кисляк, он был еще ассистентом. Александр Григорьевич, держа в своих руках наши, учил нас делать люмбальные и стернальные пункции в гематологическом корпусе Морозовской больницы. И все это проходило на глазах у матерей детей. Так и находились вместе: мама ребенка, он сам, анестезиолог, Александр Григорьевич Румянцев и я. После занятий мы выходили гордые, несмотря на то что все пальцы рук у нас были в йоде. Александр Григорьевич многому нас научил! Такие моменты и запомнились больше всего, так как давали почувствовать себя более приближенным к специальности.

А вообще, только теперь мы понимаем, как сильно нам повезло с преподавателями.

 — Были ли трудности во время учебы, когда Вы думали отчислиться? С какими проблемами сталкивались?

— Были и двойки на зачетах, и пересдачи. Пересдавали, а куда деваться-то? Но таких настроений, чтобы уйти насовсем, в общем-то, не было.

— Даже когда шли в седьмой-восьмой раз пересдавать?

— Да, мы знали, что с первого раза никогда не сдадим! Это в какой-то степени лишний раз заставляло нас учить и учить. Чтобы доказать, что мы знаем. Просто Клавдия Петровна, как хороший преподаватель, искала в нас знания, а не их отсутствие. И ведь находила!

— А среди Ваших одногруппников были люди, которые говорили: «Устал, ухожу, не мое»?

— Может у кого-то и были такие мысли. Но чтобы явно так говорить и реально уходить… Думаю, что нет.

— Почему тогда сейчас так легко люди разворачиваются и уходят, попробовав проучиться только год? С чем это связано?

— Наверное, это может быть связано с тем, что мы относимся к другому поколению. У нас не было ЕГЭ. Для того чтобы поступить, мы сдавали экзамены. Скорее всего, в то время такие люди были, но они проявлялись раньше. Просто не сдавали вступительные экзамены и не поступали.

— Когда Вы начали заниматься общественной деятельностью в Университете, учитывая ваше пристрастие к музыке? И было ли чем заниматься или приходилось что-то начинать самому?

— Общественная работа у меня появилась сразу, когда я стал старостой. А что касается творчества, оно продолжалось практически все шесть лет, начиная со второго семестра первого курса. У нас была великолепная художественная самодеятельность. Скажу, что она выглядела достаточно сильно. Для этого были и определенные предпосылки, и люди, на которых мы равнялись.

В то время в художественных коллективах страны многие режиссеры и артисты выполняли общественную работу, в том числе и в высших учебных заведениях. В институте тогда была театральная студия, достаточно сильная. Руководил ею режиссер Валерий Суховский. Был поставлен целый спектакль по пьесе А. Вампилова «Утиная охота», который пользовался достаточно большой популярностью. Мы до театральных представлений не успели дойти, но тем не менее целый концерт на сцене нашего Онкологического института, ныне имени Блохина (НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина. — Прим. ред.) подготовили и показали.

Был период, когда и комитет комсомола, и профком студентов занимались художественной самодеятельностью, но каждый по-своему. И когда в парткоме появилась Марина Семеновна Дианкина, она создала объединение — отдел культуры общественных организаций, которым стал руководить Георгий Голухов. Уверен, что это было самое сильное подразделение среди медицинских вузов, да и не только.

— Во время этих культурных мероприятий, чем именно занимались Вы? Играли, пели или были ведущим?

— Все вместе. Хочу сказать, что нам настолько доверяли, что позволяли писать сценарии посвящения в студенты, выпускных торжеств и общеинститутских конкурсов, в том числе и игр КВН, на которых мы встречались с Первым и Третьим медицинскими институтами. Один случай мне запомнился на всю жизнь. Мы, уже студенты четвертого-пятого курсов, решили провести КВН с младшекурсниками. Всем было интересно, и вторая аудитория в старом корпусе набилась полностью. Владимир Никитич Ярыгин тогда был проректором по учебной работе и председательствовал в жюри. Наша команда явно побеждала, ну просто это было понятно и по реакции зала. Но каждый конкурс молодежь получала хоть на полбалла, но больше. Я не выдержал и, когда все закончилось и они победили, подошел к Владимиру Никитичу. А мы уже тогда были знакомы — военная кафедра и кафедра биологии располагались на одном этаже в Погодинском корпусе, поэтому я знал его еще с 1975 года. Подхожу к нему: «Владимир Никитич, как же так?» Он говорит мне: «Николай, вы через год-полтора уйдете, а им поддерживать то, что вы оставите после себя. Нужно же как-то морально их подбодрить!» Самое интересное, что с тех пор на сцене их никто и не видел, а мы еще очень долго приходили выступать. 

— Во время обучения в институте Вы были модератором дебатов «Война и мир в системе ценностей советского и американского общества». Расскажите, как они проходили?

— Сначала группа студентов из СССР ездила в Соединенные Штаты Америки на подобное мероприятие. Был в их числе и Дмитрий Щиглик. Только там уровень считался круче, их напрямую курировало Министерство иностранных дел. А наставляли их так: «Говорите правду: как работаете, сколько выходных, какая зарплата. Они и так все про вас знают. Другое дело, что по некоторым позициям мы действительно лучше!» Как раз в ответ на эту поездку и было решено прислать такую же делегацию в СССР. А Комитет молодежных организаций ЦК ВЛКСМ направил ее к нам, во Второй мед.

Дебаты состоялись в формате «три на три». От американцев приехали Маргарет Эн Найлс, Уильям Энтони Скандрич и Джон Токолиш-младший. Все окончили статусные американские университеты, представляли Школу ораторского искусства и до этого уже бывали в СССР, неплохо говорили на русском. В составе американской делегации была киногруппа, снимавшая документальный фильм.

С нашей же стороны в дебатах приняли участие Нелли Макарова, Дмитрий Щиглик и Вероника Скворцова. Меня назначили модератором мероприятия, аргументировав так: «Коля, надо!»

Встреча прошла здесь, в зале заседаний Ученого совета. Каждый выступал по своей тематике, а потом задавались вопросы. Ситуация была очень интересной: в первый раз представители из США в нашем институте! Помню, что перед началом встречи Юрий Михайлович Лопухин, тогда ректор Второго меда, провел для гостей экскурсию по вузу. Рассказывал, что хотел бы на всей территории вокруг зданий посадить черемуху, поскольку район был Черемушкинский. Встреча, конечно, запомнилась! Вот они, живые американцы. Каждый пытался доказать, что у нас-то лучше. Каждый отстаивал свой строй. Нам действительно нравилось то время, как мы жили. Нас наполняли оптимизм, желание творить и здравствовать. Мы были молодыми и красивыми. И нас сложно было убедить в чем-либо другом!

— Вы были частью стройотрядов?

— После первого курса я работал во время каникул в Первой градской больнице санитаром в студенческом медицинском отряде «Сирена». В те времена младший и средний медперсонал больниц брал отпуск летом, потому что они знали, что на их место в июле — августе придут трудиться студенты. Заключались договоры, и младшекурсники два месяца работали санитарами и медсестрами сутки через трое.

Конечно же, в нашем вузе были очень сильные студенческие строительные отряды. Работали на КамАЗе, выезжали и на Сахалин, и в Астрахань. После второго курса мы с Леонидом Лаберко тоже решили пойти в стройотряд. Его организовал Григорий Родоман (заведующий кафедрой общей хирургии лечебного факультета. — Прим. ред.). Это был первый отряд в истории Второго меда, в который приехали работать ребята из другого вуза — Свердловского мединститута. По аналогии с их отрядом «Свердловский медик» наш назвали «Московский медик». Строили мы Палеонтологический музей имени Ю.А. Орлова. Достаточно серьезно работали на стройке. Дисциплина была очень жесткой, но это я сейчас понимаю, что по-другому и нельзя было. На следующий год «Московский медик» состоял уже из трех линейных студенческих отрядов. В одном из них Леонид Лаберко стал командиром, а я — комиссаром. Мы не были освобожденными руководителями, поэтому ежедневно выходили работать на стройку. После четвертого курса нам с Александром Фроловым, студентом лечебного факультета, доверили возглавить районный студенческий строительный отряд «Тропарево», который возводил нынешнее здание Университета. Каждый день мы должны были выводить на строительство по 500 студентов. Практически все ребята жили в общежитии, ну и мы с ними. Два месяца мы здесь проработали. А после пятого курса из штаба трудовых дел института ушло практически все руководство во главе с Дмитрием Щигликом. Александр Фролов стал командиром вузовского отряда, а я — комиссаром. На наши плечи легла организация всех студенческих строительных и медицинских отрядов института. После окончания шестого курса стала вакантной должность главного врача студенческих отрядов Москвы в городском штабе МГК ВЛКСМ. Место было не сладкое, но от него зависело многое, в том числе и престиж вуза. Из всех претендентов на эту должность моя кандидатура, видимо, оказалась лучше других. И снова надо! Я стал одним из немногих, кого Минздрав распределил в горком комсомола. Да, отработал главным врачом три года, потом трудился в отделе медицинского обеспечения и техники безопасности Центрального штаба студенческих отрядов ЦК ВЛКСМ. А затем снова вернулся в вуз.

— В качестве кого?

— Это были еще времена Советского Союза. Профсоюзы большое внимание уделяли вопросам здоровья. И в стенах каждого вуза стремились создать санаторий-профилакторий. Было принято такое постановление и по нашему институту. Для расположения санатория выбрали два этажа в корпусе общежития педиатрического факультета (корпус 41/11 на улице Волгина. — Прим. ред.), в котором еще проживали студенты. То есть создавать профилакторий предстояло с нуля. Затем проводились ремонт комнат и кабинетов, оснащение мебелью и аппаратурой, подбор кадров и так далее. Куратором от ректората назначили проректора по учебным вопросам профессора Анатолия Ивановича Федина. И надо признаться, что очень много времени и сил он вложил в открытие этого санатория. Каждую пятницу на малом ректорате обсуждался вопрос организации профилактория. Меня трудоустроили заместителем начальника учебной части института. Но если бы только это! Каждый день до трех-четырех часов я выполнял свои обязанности, а затем мчался в общежитие, чтобы застать там его сотрудников. В этой новой для себя работе я чувствовал серьезную поддержку и со стороны профкома студентов (Владимир Тупикин), профкома сотрудников (Виктор Николаевич Орлов) и Студенческого совета общежития (Александр Саликов).

И все же мы открыли санаторий-профилакторий. Семьдесят путевок профком студентов выдавал на лечение и проживание в нем, а тридцать — на амбулаторное лечебное обслуживание. Диетическое питание организовывала столовая института. Были кабинеты терапевта, электросна, ЛФК, физиотерапии, электросветолечения, рефлексотерапии, процедурный, стоматологический.

После открытия санатория-профилактория Анатолий Иванович Федин ушел заведовать кафедрой рефлексотерапии и неврологии факультета усовершенствования врачей. И я был рад тому, что он согласился взять меня к себе старшим лаборантом. Девяностые годы оказались нелегкими для всей страны. В Университете не всегда вовремя платили зарплату. Но являясь мудрым руководителем, Анатолий Иванович не только не растерял свой коллектив, но и сумел организовать нам через факультет работу по договорам. Да, приходилось не всегда легко, но наши семьи не то чтобы безбедно, но спокойно могли чувствовать себя материально в это трудное время. 

— После работы на кафедре как строилась Ваша карьера?

— Я ушел с кафедры работать в научно-внедренческую фирму «Мединж» главным врачом поликлиники, трудился в ней десять лет. По договорам мы сотрудничали с проектными организациями Москвы. Надо сказать, что наша медицинская фирма была одной из лучших в столице. Это, кстати, признавали и пациенты, и руководство проектных организаций. Затем я еще пять лет отработал заместителем главного врача уже в другой медицинской организации. И в 2008 году снова вернулся в Университет — в качестве начальника созданного проректором по воспитательной работе Мариной Семеновной Дианкиной нового отдела по воспитательной работе. Считаю, что потрудились мы неплохо. Это было видно по количеству кубков и грамот, завоеванных Университетом. Наши ребята — настоящие молодцы: получали призовые места, становились лауреатами районных, окружных, городских, всероссийских и международных конкурсов и фестивалей. Надеюсь, что отдел своей деятельностью не подвел и проректора по организационно-воспитательной работе Галину Семеновну Ковтюх. 

— Именно тогда на Вас была возложена роль Гиппократа?

— Здравствуйте! Я Гиппократ уже лет 30. То ли с 1991, то ли с 1992 года. Правда, дважды пропустил по уважительной причине. А так стабильно каждый год. Что касается клятвы Гиппократа, то ее уже давно никто не дает. У нас Гиппократ принимает у студентов первого курса торжественное обещание первокурсника. А вот после шестого курса все приносят присягу врача — раньше советского, сейчас российского. Часто говорят: «Как же так, Вы давали клятву Гиппократа!» Никто никому никаких клятв не дает уже миллион лет.

Как так вышло, что эту роль возложили на меня? Кто бы вспомнил… Поначалу это выглядело просто великолепно: мне давали венок, старую грамоту с печатью, парик и две простыни. Я в них заворачивался вместо тоги. Там булавка, здесь — тоже, грамота в руках, парик и венок на голове. И больше ничего! (Смеется.) Потом моя знакомая, которая работала в швейном цеху Московского драматического театра имени Н.В. Гоголя, сшила мне костюм с сандалиями. В этой красоте я и стал выходить на сцену.

Вспоминается один случай. Я уже ушел за кулисы, а Владимир Никитич Ярыгин, который как всегда великолепно вел торжественную церемонию, сказал: «Мы всегда рады, когда наши воспитанники не только не забывают свою альма-матер, но и продолжают участвовать в делах и развитии Университета. Вот и сейчас на сцене был выпускник педиатрического факультета Николай Николаевич… Гиппократ!» 

Зал живо отреагировал, а Владимир Никитич, улыбнувшись, тут же исправил свою ошибку.

— Вас не утомила эта роль?

— Дело в том, что я ежегодно возвращаюсь к этой же мысли перед тем, как выйти на сцену. Но самое главное, что каждый раз все получается по-разному. Но не потому, что я так хочу. Просто не может дважды получиться одинаково. Да и студенты каждый раз новые, но по-прежнему счастливые! Удерживает ощущение того, что у меня пока все получается. Если просят показать первокурсникам, что мы (я имею в виду, конечно же, Университет) еще о-го-го какие, я это делаю с большим уважением к ним.

— В 2015 году Вы стали председателем Профсоюза сотрудников.

— Да, возникла необходимость в смене председателя профсоюзной организации. На тот момент я был членом профкома. И получилось так, что я вначале исполнял обязанности председателя где-то полгода, а потом на отчетно-выборной конференции избрали председателем. В 2020-м меня переизбрали. А с декабря 2021 года являюсь еще и заведующим Музеем истории РНИМУ им. Н.И. Пирогова и отечественной медицины. И в этой связи хотел бы обратиться к сотрудникам и студентам нашего Университета. 

Дорогие друзья, я вполне допускаю, что в вашем личном архиве (а возможно, у родственников или друзей) имеются экспонаты, которые украсили бы экспозицию музея. В этой работе нам не обойтись без помощи, нам нужны интересные предметы, характеризующие различные периоды эпохи развития Университета — от Московских высших женских курсов до сегодняшнего дня. Такими экспонатами могут стать любые вещи, если они помогают представить время и ту атмосферу, в которой они были созданы и существовали. Эти предметы продолжат свою жизнь в музее. А ваше участие в акции поможет не только пополнить и украсить нашу коллекцию, но и ощутить вашу сопричастность к истории Университета. Мы будем рады сотрудничеству с вами, продолжая вместе летопись истории альма-матер!

— Кто из семьи пошел по Вашим стопам?

— Старший сын Леонид, который окончил Московский факультет, и старшая дочь Мария, завершившая обучение на вечернем отделении педиатрического факультета нашего Университета.

— Получается ли сохранять студенческое медицинское братство? Поддерживаете ли Вы связь с бывшими одногруппниками, коллегами, партнерами по сцене?

— Наш курс собирается раз в пять лет. Раньше отдельно встречались лечебный и педиатрический факультеты. Но сейчас решили собираться все вместе. Не то чтобы нас мало осталось, просто не все уже по тем или иным причинам хотят встречаться. В институте было так, что самые активные во внеучебной жизни студенты и учились отлично. Многие из них потом окончили ординатуру, аспирантуру и остались работать в Университете. Теперь они доценты, профессора, заведующие кафедрами, деканы. А некоторые поработали и проректорами. Эта когорта людей всегда на виду друг у друга и, конечно же, продолжает общаться между собой. Та советская комсомольская школа, которая была, дала нам такой внутренний стержень, который, безусловно, помогает в жизни, в том числе и в руководстве. Она сделала нас, я не побоюсь этого слова, порядочными людьми. Ты все время на виду, если начинаешь вилять и как-то не так себя вести, то люди это видят, отношение к тебе становится уже другим. Я уверен, что мы не потеряли тех добрых отношений, которые так долго складывались. Их можно лишиться разом или не утратить никогда. Так что мы общаемся, собираемся с удовольствием и радуемся этим встречам и друг другу. Тем более мы все познакомились и передружились когда? В лучшие годы нашей жизни — в студенческие!

— Это правда, что многие выпускники, когда им нужно обратиться к врачу, ищут «своих»?

— Хочу сказать, что наше поколение и то, что шло перед нами, не любят обращаться к врачам в принципе. Когда уже деваться некуда, идешь с понурой головой. Первый вопрос: «Ну и где ты был раньше?». К сожалению, некоторые из друзей таким образом ушли из жизни, запустив то, что можно было вовремя вылечить. А что касается помощи, то еще раз скажу: нам повезло, ведь из наших товарищей и одногруппников получились высококлассные врачи. Если появляется необходимость, то, конечно, обращаешься к ним. Самое главное, что ты идешь к тем людям, за которых тебе не стыдно. Так и есть. Не знаю, что будет у новых поколений.

— Что для Вас Второй мед?

— Я как-то сразу вспоминаю ответы, которые уже печатались в наших газетах. (Смеется.) Просто альма-матер. А что это такое?.. Думаю, я получил от нее столько, что до сих пор обязан отдавать и возвращать ей все, что могу.