Геннадий Васильевич Порядин

 - выдающийся патофизиолог, член-корреспондент РАН, профессор, декан лечебного факультета (1987-2012), проректор по учебной работе (2012-2015), заведующий кафедрой патофизиологии лечебного факультета РНИМУ им. Н.И. Пирогова. Выпуск 1966 года. ЛФ.

- Почему второй медицинский?

- Потому что я здесь родился. Это был  1937 год, мой папа был студентом второго медицинского института, тогда ещё Второго МГМИ. И первые два года моей жизни, до  1939 года, мы с ним жили в общежитии. Я шучу, разумеется, говоря, что только поэтому, но потом как-то сам созрел до этого.

Почему созрел?.. Честно говоря, тут сыграла роль моя дружба с моей будущей супругой, которая совершенно чётко для себя определила, что она будет врачом. Я немного колебался, но позже, обдумав всё, – твёрдо для себя решил, что пойду учиться в медицинский институт. Пойдём с ней вместе. Но вместе не получилось, потому что меня забрали в армию.

 - Расскажите, где Вы служили?

- Я служил в войсках противовоздушной обороны, в задачи моего подразделения входили сопровождение и контроль пролетающих военных самолетов, передача на другие радиолокационные станции. Попал я туда случайно. Меня просто призвали в армию и сначала послали на целину в Казахстан. Там мы убирали хлеб до декабря, до самой зимы. Помню, когда уже выпал снег, мы сидели в землянках и грелись горящим зерном. Потом нас привезли в Харьков, а там было распределение и, поскольку в то время с 10-десятилетним образованием было не так много призванных в армию, то всех, у кого такое имелось, взяли в сержантскую школу. Я там отучился, и меня послали служить уже в Запорожье, на радиолокационную станцию. Отпустили меня оттуда только в ноябре, в общем, получилось, что оттрубил я в армии три с половиной года - с июля 1956-го по ноябрь 1959-го. В тот год я вернулся из армии после окончания вступительной сессии и до следующей надо было чем-то заниматься. И я пошёл в отдел кадров нашего института. Там мне, человеку без образования, предложили работать на кафедре патофизиологии  сразу старшим лаборантом. А всё потому, что у меня была техническая подготовка. На этой кафедре я отработал около восьми месяцев, а летом уже поступал в наш институт.

- Ваша будущая супруга в тот период уже училась?

- Она уже на четвертом курсе была, как и все мои  одноклассники. А я только начинал. Моя группа была специально сформирована из тех, кто пришёл из армии, поэтому, по сравнению с желторотиками - десятиклассниками, мы были уже серьезными молодыми людьми.

- Подход и  отношение к учебе, наверное, сильно отличался?

 - Он был абсолютно другой! И ещё, учитывая тот факт, что я на первом же курсе сразу женился, то мне было не до баловства. Мне нужно было заниматься так, чтобы хватало времени на всё, в том числе и на семью. Поэтому я много занимался в институте, получал зачеты автоматом. По анатомии, например, у меня был «автомат» потому что на занятиях, что пока все лясы точили, я оперировал, препарировал трупы, готовил препараты к зачетам и экзаменам вместе с преподавателем. У меня это получалось хорошо и на кафедре меня всё время  эксплуатировали, и я с удовольствием на это соглашался. Вообще у меня была такая тайная мысль – стать хирургом. Мой папа был хирургом. И я, будучи студентом   четвертого курса,  хоть и занимался патофизиологией по инерции, где-то внутренне чувствовал, что хочу быть хирургом.  Поэтому я ходил на операции к папе, помогал ему.  А уже на выездной практике я делал операции самостоятельно. Одну или две операции я сделал под контролем дежурного врача, а  потом он как-то сказал: «Там аппендэктомия. Иди, оперируй. А потом сделаешь операцию грыжесечения». И у меня получалось. Поэтому к окончанию института  я был на распутьи: меня и хирурги приглашали к себе на кафедру, и гигиенисты звали в аспирантуру. Но после беседы с папой, когда он мне сказал: «Занимайся патофизиологией. Это серьёзно, это интересно», -  я больше не колебался и последовал его совету.

- Вы когда-нибудь сожалели о своем выборе?

 - Было такое ощущение внутри. Было. Правда, я находил отдушину на кафедре патофизиологии. Ещё когда был лаборантом  - много оперировал животных, помогал  нашим ассистентам, доцентам, профессорам при подготовке экспериментов. И в кружке  когда был, много работал на крысах, морских свинках, поэтому был некий симбиоз - и патофизиология и в то же время – рукоделие. Ну а позже, конечно, окончательно уже погрузился в патофизиологию.

Я был заместителем председателя СНО, мы проводили разнообразные конференции. И после окончания института я остался на кафедре патофизиологии в аспирантуре. Через два года после окончания аспирантуры, я защитил диссертацию, затем меня взяли в ассистенты и вот с тех пор ассистент, потом доцент и так далее.

- Геннадий Васильевич, я понимаю, что за прошедшие десятилетия произошли огромные изменения в науке, в медицине, в образовании, поменялось буквально всё. Интересно – насколько поменялось отношение студентов к учебному процессу. Что глобально изменилось с тех пор, когда Вы сами были студентом?

- Вопрос интересный. Вообще должен сказать, что студенты моего времени и студенты сегодняшние это две совершенно несравнимые категории. Абсолютно. Во-первых, тогда поступить было очень сложно, конкурс был гигантский – 25 человек на место! Даже девушки, которые нигде не служили, они поступали по пять, по шесть раз. Я был свидетелем момента, когда академик Юрий Иванович Лопухин, в качестве поощрения и за преданность профессии (после того, как человек 7 раз подряд поступал именно в наш институт), зачислил несколько абитуриентов, которые не добрали одного балла.  Тогда была нацеленность на получение высшего образования, на получение профессии, я бы сказал, что это превалировало. Были и такие студенты, которых судьба случайно занесла в медицину, но большая часть всё-таки шла осознанно.

Если говорить о контингенте поступающих на лечебный и педиатрический факультеты, то он изменился несущественно. Просто тогда была только бюджетная форма обучения. Вообще понятия «внебюджет» не существовало. А ещё в системе набора существовала такая особенность - были так называемые кандидаты в студенты. То есть, принимали в Университет, допустим, 500 человек, а 50 или 30 абитуриентов, которым не хватило одного балла – зачисляли условно, и если они выдерживали первый семестр – их зачисляли в студенты. Получалось так, что когда отчисляли тех студентов, которые на вступительных экзаменах набрали проходные баллы, то на их места приходили бывшие «кандидаты». И за счёт этого не случалось провала. Такая система очень мотивировала учащихся, потому что те, кого приняли сразу, понимали, что кандидаты дышат им в спину, что они очень стараются, зарабатывают хорошие оценки и хотят получить своё место. Конкуренция – прекрасный стимул. Такая система себя оправдывала, ребята боролись за эти места. Но зато сейчас есть внебюджет, и у тех, кто не поступил на бесплатное обучение, есть свой стимул - возможность при хорошей учёбе перейти на бюджетную форму обучения.

Во-вторых, в мое время школа давала очень хорошую подготовку. В советские времена в школьной системе образования тоже были колебания. Наступали, например, периоды, когда надо было готовить рабочих. И школу нацеливали на подготовку кадров, которые потом поступали в технические училища и прочее. Но таких колебаний было немного. А в те годы, когда я поступал и позднее, тенденция была такая – подготовить ребят к поступлению в институты. И нас готовили, и мы шли с очень приличной подготовкой. Вот представьте себе - я ни с кем не занимался, репетиторов у меня не было, отслужил в армии три с лишним года и ничего – сдал всё на одни пятёрки и поступил в медицинский институт. На вступительных экзаменах мы сдавали пять предметов, необходимо было набрать 25 баллов, у меня был максимум.  Я, правда, в армию взял с собой учебники. И пока мои сослуживцы козла забивали в домино, я готовился, а они надо мной всё хихикали. Но, тем не менее, я думаю, что ребята, окончившие школу сегодня,  вряд ли могут похвастаться такой подготовкой. Я всегда говорил, и буду говорить: я категорически против единого государственного экзамена! Сейчас уже поворот назад пошел и я искренне надеюсь, что потихоньку от него откажутся. Потому что ЕГЭ разучил ребят мыслить и говорить. Тесты они «щёлкают», а вот общей подготовки у них нет. Поэтому, говоря о том, чем отличаются студенты сегодняшнего дня, я скажу – слабой школьной подготовкой, неумением работать аналитически, мыслить и облекать свои мысли и желания в слова. Есть довольно большой процент тех, кто хочет учиться, может и добивается определённых успехов, но, к сожалению, их сегодня стало меньше, чем было. Вот почему студенты первых и вторых курсов так тяжело в учебный процесс входят? Их не научили.  Я помню, когда был деканом, студенты часто спрашивали: «Какие ко мне претензии, я же все тесты написал?». А начинаешь с ними разговаривать на тему будущей профессии, они теряются и ничего не могут ответить. На третьем курсе ситуация улучшается и уже ближе к четвёртому - открывается «второе дыхание», студенты начинают чувствовать себя в профессии, но поначалу очень тяжело.

- Как проходила у вас практика?

- Практика у нас была настоящая. После третьего курса у нас была медсестринская практика. То есть, как только мы приходили в больницу, главные врачи отпускали почти всех медсестёр, оставляли только тех, кто с нами занимался. И мы фактически выполняли их работу. Мы делали всё, что положено делать медицинской сестре. Более того, многие студенты сразу оформлялись в больнице работать или оставались после практики ещё на месяц.

После четвёртого курса у нас была уже выездная лечебная практика. Каждый выбирал, к чему больше душа лежала:  к акушерству, к хирургии или терапии. Я пропадал на хирургии, но пройти нужно было всё, и делали мы всё своими руками, начиная от абортов и заканчивая полостными операциями. Сегодня всё  вприглядку, ни до чего дотронуться нельзя. Вот оно главное отличие. Может оно и плохо, что не было раньше таких жёстких законов, как сегодня. Зато студенты допускались ко всему. Мы огромное количество времени проводили непосредственно с больными. Всё было очень серьёзно. Поэтому институт оканчивали уже фактически готовые врачи. Тогда же не было интернатуры, была сразу ординатура. Но это не означало, что те, кто окончил институт, шли прямиком учиться дальше. За ними закрепляли места в ординатуре  и отправляли работать по распределению на три года. После чего они возвращались и продолжали обучение в ординатуре. Это колоссальный опыт. Сейчас же практическая составляющая, конечно, у нас страдает. Потому что сегодня у нас работают законы, сегодня больной капризный, он может согласиться, а может и  не захотеть, чтобы его лечили студенты. Поэтому мне сегодняшних ребят просто жалко, особенно хирургов и акушеров. Их ни до чего не допускают, а они оканчивают интернатуру и идут работать. Много времени ещё пройдёт под присмотром старших товарищей, пока они созреют, наберутся опыта и освоятся в своей специальности. 

- А если посмотреть с другой стороны. Чего Вам не хватало из того, что есть у сегодняшних студентов?

- Конечно, технической оснащённости, которая существует теперь. Она  существенно упростила бы нашу подготовку в то время. Приходилось ведь тратить массу времени на то, что сегодня занимает порой минуту. Надо было идти в библиотеку, искать литературу - одну, другую, третью, читать. Сейчас есть интернет. И это бесспорно экономия времени. Но, с другой стороны, есть в этом и минусы, мы немножко увлеклись информационными технологиями и ушли от чего-то земного. Вот, скажем, раньше на теоритических и на фундаментальных кафедрах проводили эксперименты, и они ребятам позволяли понять сложные процессы, которые происходят в организме, увидеть их воочию. Прочитал – хорошо, но когда ещё увидел своими глазами и своими руками сделал – совсем другое восприятие получается. Сегодня этого нет. Сегодня мы всё объясняем на пальцах.

Но сейчас и уровень обучения совсем иной. Когда я учился, многие вещи, которые есть сегодня в той же медицине, науке, казались мне не просто непонятными, а невозможными в принципе. А сейчас они воспринимаются совершенно естественно. И в этой связи есть некоторое напряжение в учёбе. Когда я поступал,  было 50 кафедр, а сегодня их 100 с лишним. И это всё дисциплины, которые надо пройти, за счёт этого увеличилась нагрузка. Сегодня у нас на лечебном факультете 56 дисциплин, а у нас было чуть больше 30-ти, но они все были погружены в практику. Эндокринология была в терапии, урология была в хирургии ну и так далее… Конечно, при достаточном финансировании можно было бы сохранить этот баланс между теоритическим и практическим обучением. Мы у себя на кафедре держали эксперимент долгие годы и отказались от этого совсем недавно. Сегодня такая практика бы тоже не повредила по большому счёту. Мы просто вынуждены перейти на разговорные занятия. Поэтому сегодня очень широко используются ситуационные задачи, где мы с учётом клиники разбираем позиции и вопросы, которые пригодятся будущим врачам в их дальнейшей профессиональной деятельности. Такой формат сейчас воспринимается нормально, вполне естественно, но для меня лично, это менее интересно, поскольку я знаю, как мы раньше учили студентов. Чтобы они на занятиях какую-то часть руками поработали, а потом мы бы с ними ещё поговорили, пообщались, пообсуждали, закрепили бы материал. Но это дань времени, сейчас тоже неплохо.

 - Вы сказали, что женились прямо на первом курсе, но ведь студенческие годы это не отменяет. Какая жизнь протекала тогда в Университете?

 - Жизнь была очень интересная. Была самодеятельность - прекрасные ансамбли «Добрые сказочники», «Камертон», которые гремели в Москве в то время. Они давали концерты и для студентов в том числе. По праздничным датам проводились великолепные вечера, но они не были как таковыми студенческими, это были институтские вечера, на которые имели возможность попадать и студенты тоже. Снимали лучшие залы, приглашали чудесных артистов, так что мы были в самой гуще культурных событий столицы. Я не помню, чтобы пропустил хоть один из таких праздников, мы и с супругой ходили, и потом уже с дочкой. Особенно мне запомнился один новогодний вечер, в тот год я как раз поступил на первый курс. Институт арендовал несколько залов прямо в  Центральном доме Советской армии, это были какие-то колоссальные помещения. И в каждом из залов была своя программа, в одном - цыгане выступают, в другом – сатирики, в третьем – танцуют, в том числе был отдельный зал для студентов. Это был совершенно роскошный вечер!

Помещения всегда снимали огромные, чаще всего Колонный зал Дома Союзов, иногда концертный зал «Россия», так что все желающие могли попасть, места всем хватало. Институт вкладывал  в такие мероприятия огромные деньги, видимо, было что вкладывать. Ни одного концерта не проходило, чтобы у нас не выступил Муслим Магомаев, Галина Вишневская,   ведущие артисты Большого тетра, Малого академического театра. Магомаева остановить было невозможно, зал его не отпускал ещё долго после окончания основной программы и он всегда несколько композиций исполнял на бис. Помню, на один из вечеров пригласили выступать студентов консерватории, и среди них  оказался молодой Иосиф Кобзон. Мы с супругой его очень внимательно слушали,  я тогда ей сказал: «Судя по голосу и по манере исполнения, этот мальчик пойдёт очень далеко».

Активно работала наша спортивно-оздоровительная база в Конаково, студенты отдыхали там постоянно. Сегодня там, как и тогда стоят два двухэтажных корпуса, один из них считается студенческим, другой – для преподавателей. А вот в наши студенческие годы и когда я был молодым преподавателем – в оба эти корпуса летом въезжали студенты, туда же приезжал весь состав  кафедры физкультуры и общественники из наших опытных преподавателей, которые  работали комиссарами и командирами лагеря. Жизнь там была очень насыщенная, много работали, ну и конечно: волейбол, баскетбол, теннис, гонки на катерах, байдарки. Лагерь был очень мощный.

- А Вы чем предпочитали заниматься? Какой у Вас любимый вид спорта?

- Я не был никогда спортивным человеком, у меня выходило скорее по необходимости. Надо зимой на лыжах? Я на лыжи. Надо летом бежать? Я на бег. Спортивные нормативы сдавал без проблем. Но так, чтобы постоянно чем-то заниматься - это нет. Единственное - бадминтон очень любил, а в студенческие годы и когда был аспирантом играл в пинг-понг, причём прямо на кафедре. Она  располагалась в Первой Градской, у нас там был отдельный корпус – трехэтажное здание, построенное родоначальником нашей кафедры профессором Александром Богдановичем Фохтом на его собственные деньги. На первом этаже был небольшой холл, и когда уходили студенты, мы с сотрудниками кафедры раскладывали стол и устраивали соревнования. Я всегда всех обыгрывал. В Конаково меня научили играть в большой теннис, я очень его полюбил, но спортсмена из меня не получилось, очень трудно было совмещать тренировки с учёбой, пришлось от него отказаться.

В школьные годы в пионерских лагерях я занимался бальными танцами, даже выигрывал призы. Мы там постоянно все чем-то были заняты. Днём поиграешь в волейбол, а вечером начинались танцы. Почему-то в то время в основном в пионерлагерях обучали бальным танцам. Мы танцевали  и вальс, и падеграс, и падекатр, и краковяк и много чего ещё. Это пригодилось потом на студенческих вечерах, потому что вальс танцевали всегда, и я очень это любил.

- Геннадий Васильевич, у Вас такая блестящая карьера, Вы пришли сюда студентом, Вы тут всю жизнь. Что бы Вы могли посоветовать молодому поколению, как им достичь таких результатов в современных условиях?

- Работать, работать и работать. Проявлять интерес, читать и вникать в свою профессию. Не гнушаться ничего. Не шарахаться от трудностей. Не упускать возможность  делать что-то практически, учиться новому. Честно скажу - никто за мной не стоял. Всё только сам. Может быть, иногда и неплохо подтолкнуть человека, но только немножко. Но в целом всего человек должен добиться сам. А добиться он этого может, только ежедневным трудом. Другого не дано.

- Что для Вас значит Второй медицинский Университет?

- Второй Мед для меня – это всё! Я здесь вырос и физически, и психологически, и в профессии. Я даже не знаю, кто мне больше дал – институт или семья.

Наш институт всё время его существования отличался и отличается демократичностью, что не очень свойственно многим другим вузам и нацеленностью на конечный результат, на подготовку будущих специалистов. Этому у нас уделяется намного больше внимания, чему других. Я не просто убеждён в этом, я это знаю. В этом одно из главных отличий нашего института.  Для нас на первом месте -  студенты. Знаете, есть такая поговорка: «Прекрасно работать в Университете, если б не мешали студенты». Этот принцип работает во многих медицинских институтах и не только. А у нас – нет. Но самое главное – демократический дух, который не покидает стены нашего Университета уже на протяжении ста с лишним лет. С одной стороны – требовательность, а с другой - понимание и отсутствие гигантской дистанции между преподавателем и студентом. Вот поэтому наш институт и любим.